сказываются на нашем внешнем виде и поведении. Принято считать, что веснушки и прямые волосы – это от них, свойство набирать лишний вес – также от неандертальцев, да и характер раннего «жаворонка» тоже достался нам от этих индивидуалистов в наследство.
А вот про интроверсию неандертальцев и экстраверсию «человека разумного» учёные отчего-то не говорят. А что так? Говорят же, что пришли к нелюдимым неандертальцам стайные и активные сапиенсы и выбили их с насиженных мест в зону, где физическое выживание практически невозможно.
Только неандертальцы отомстили за это нахальным вторженцам, подарив интровертность их геному. А интроверт – исключительно загадочный тип личности, которому Стругацкие обещали особую будущность в качестве «людена» – существа с особой психофизикой и феноменальными способностями. И как знать, вдруг да вздумается Провидению так подкрутить спираль эволюции, что в основании алгоритма развития видов будет не приспособляемость и нахрап, а разум и самостояние. И утвердившиеся людены возведут неандертальцев в основание своей родословной, совсем забыв про Гейдельбергского человека, которого «человек разумный» считает своим предком.
А пока этого не случилось, необходимо со всей победной прытью нашего вида выполнять рекомендацию Наставников из произведений всё тех же Стругацких: «Чистить надо, чистить…откладывать не надо!»
Кусочек неба
В соседнем доме некогда жил астрофизик, мой университетский профессор, и мне представлялось, что по ночам в окнах этого старого здания живописались и множились карты звёздного неба. А по утрам, когда я спешил на его лекции, эти карты исчезали, и на их месте зажигалось солнце – где-то в полную силу, а где-то лишь частичкой своего пылающего диска.
Когда не стало профессора, а дом перекрасили в весёлый оранжевый цвет, мне стало казаться, что полностью сменились и его жители, невольно сопричастные астрофизике и солидарные с проживающим здесь учёным, посвятившим себя такой чудесной неземной науке. Стёкла ночных окон перестали отображать звёздное небо, а лишь скорбно темнели чёрным турмалином или сочились болезненным электричеством ночников. Зато по утрам в них врывалось беспокойное солнце в надежде отыскать профессора, знавшего всё, что происходило на небе и называвшего по имени даже самую тусклую и маленькую звезду. Вселенная, видимо, так и не смогла смириться с его потерей, ибо вечером над домом астрофизика первыми зажигались звёзды, которые виновато мигали и стремились спуститься как можно ниже, чтобы попытаться заглянуть в его осиротевшие окна. Хотя, может быть, и не печалился ни о ком необъятный Космос, а просто из моего окна виден только этот дом, и над ним – крошечный кусочек неба…
Обводный
В Обводном, словно помутневшем зеркале с растрескавшейся амальгамой, все отражения похожи на тени, запутавшиеся в зеленоватой тине топкого и неглубокого дна. Зато закованный в гранит канал принимает в себя всё, с чем соприкасается его тяжёлая