и затекает шея.
Может быть, он устал и крепко спит? Или он уже умер? И его труп, сиамским близнецом связан кабелями с остальными его братьями и сестрами. И трупный яд уже распространился по единой кровеносной системе, потихоньку разливаясь по трубчатым телам, убивая один фонарь за другим.
– Саина, пошли, – мама уже поднялась по ступенькам подъезда и теперь смотрит на меня сверху вниз. Я пробралась между тесно стоящих, огромных, серых, бесформенных комков – машин, укрытых портативными гаражами, которые похожи на огромных ежиков в тумане, в сумрачном, вечернем свете.
Во время обострений она забирает меня с работы и помогает по дому, а проще говоря, просто берет на себя все домашние обязанности. Но самое главное, для нее и для меня – следит за тем, чтобы я не пила.
С ней действительно легче и спокойнее. Галлюцинации не беспокоят так сильно, когда есть человек, который может точно сказать мерещиться мне или нет. Я слышала, что в Америке есть специальные терапевтические собаки, которых дрессируют распознавать видения от действительности. В нашем маленьком, дальневосточном городе я и мечтать не могу о таких условиях, мне диагноз-то поставили спустя почти два года после дебюта.
Я иду, медленно переставляя ноги, из-за новых лекарств я стала немного заторможенной, надо бы попросить уменьшить дозировку. Невнятные цвета подъезда, мельтешение дверей и проемов. Лифт. Мы выходим на восьмом этаже. На темной лестнице мелькает силуэт, скрывшийся во тьме. Я смотрю на маму, но она деловито ищет в кармане ключи.
На кухне желтая лампочка двоится в темно-синем окне. За стеклом густая мгла, холодная и твердая, лежит на подушке оранжевого света уличных фонарей. Почти середина декабря, поэтому с подоконника нещадно дует, а на стекле по углам образовались белые наросты.
Я протискиваюсь в узкое пространство между обеденным столом и кухонным диванчиком. Люблю наблюдать за тем, как мама готовит, у нее это всегда точно выверенный процесс. По кухне расплылся теплый запах жареного лука, тихонько постукивает нож об деревянную доску.
В кухню заходит отец и садится рядом со мной. Он увлеченно рассказывает о том, как сегодня очередная машина вела себя очень странно и на огромной скорости проскочила пост ГАИ, на котором он дежурил. Я стараюсь не смотреть в его сторону, но все же бросаю на него быстрый взгляд и в этот момент его лицо начинает стекать. Кожа обвисает и двигается вниз по его лицу, как воск с оплавленной свечи, а последняя фраза звучит как зажеванная пленка, перейдя в низкий, тревожный звук похожий на сигнализацию.
Я отворачиваюсь и закрываю глаза. Вдох раз, два, три, четыре, выдох раз, два, три, четыре.
Мне не нужно спрашивать у мамы галлюцинация это или нет, потому что я точно знаю, что папа умер, когда мне было четыре. Я четко помню, то черное, зимнее утро, когда услышала сквозь сон телефонный звонок и последовавший за ним отчаянные рыдания матери. Как я позже узнала из обрывков разговоров взрослых, с папой случился инсульт на дежурстве, но по трагической случайности и в нарушение правил, работал