несносно было ставить в один ряд эти видения с противным вкусом Грязного в себе… Мотнув головой, поправив шапку, он выправил ход коня, всегда пляшущего под ним, стоило ему разгорячиться в досаде самому, и Атра, проворчав свои жалобы, пустился ровной рысцой по ровным гулким настилам моста.
Но чудесным образом всплывающие картины нынешнего обряда умиротворяли его. И не мог он не заметить и не признать, что, как за щитом, укрывается за ними от тревожащих, беспокоящих его раздумий. И мысли поскакали с новой силой… А что батюшка, каково ему было встретиться с матушкой, что он тогда думал, или – не очень думал, как не раз слыхал Федька в речах родичей, в подпитии касающихся воспоминаний семейных, как бы между прочим. Что женился он, потому что возраст уж был изрядный, и времени во вдовстве прошло тоже порядочно, и надо было всё же о наследниках подумать… И вот нашли ему друзья-товарищи хорошую девицу, пусть не богатую и не знатную, из дворян уездных ярославских, и устроили сватовство, и свели их однажды, улучив время между всегдашними его походами. Как оно там всё происходило, никогда прежде Федька вопросами не задавался, ибо до сей поры родительский союз казался ему чем-то вековечным, что было всегда и всегда будет, как Солнце на небе и Луна. И тоже казалось невозможным, чтоб мать с отцом когда-то не ведали друг о друге, так же, как он с княжной, идя каждый своим путём до поры. Когда-то, очень давно, бывал он в ярославском имении бабки и деда, матушкиных родных, но почти истёрлись эти образы, остались только смутные цветные пятна, как солнечные всплески на волнах бескрайнего Плещеева озера. Как запахи свежего каравая из печи, и пирогов с яблоками утром, когда не проснулся ещё толком. И чей-то голос, вкрадчиво излагающий сказку, которой он так и не дослушал ни разу, засыпая…
Со свистом и диким гиканьем уже у самых ворот Кремля их нагнала ватага Грязного. Следом, сильно отставши, тряслась раздобытая на дворе Штадена телега с поместившимся там Прокопьичем и пьяным Бучей, и с Бучевой лошадью в поводу.
Александровская слобода.
6 октября 1565 года.
Со вчерашним сухоядением, однако, он едва дожил до утра субботнего, чтобы восполнить силы, сожравши чего поважнее сухарей с финиками. Пропуск в уроках с Кречетом сказался, как и предполагалось, изрядно – нагонять пришлось ежедневно часа по три, и теперь ему всё время хотелось есть. И спать – поскольку эти часы государь ему истрачивать позволил за счёт послеобеденного отдыха, а значит, обед тоже получался условным – как же можно биться иль обучаться чему на сытое брюхо. Всё придёт в должный порядок, конечно, уговаривал себя Федька, терпя свои ученические мытарства и придворные обязанности, и всячески гоня навязчивые помыслы о самом страшном. Об государевом к себе охлаждении.
С чего он это взял, Федька и сам не очень понимал, потому что государь, занятый несоизмеримо куда более значимым и великим, редко имел время оставаться с ним наедине весь этот месяц. Точнее – почти что ни разу такого и не предоставилось. Видно было,