пальцем по его плечу, как бы нащупывая, с чего начать. Её голос прозвучал спокойно, но в нём была та тихая решимость, которая не нуждается в усилении.
– Я не буду делить тебя, – сказала она. – Ни с кем.
Он не ответил сразу. Не потому что не знал, что сказать, а потому что услышал в этих словах не угрозу и не просьбу – нечто гораздо серьёзнее. Она не говорила «я ревную», не говорила «не смей». Она просто очертила границу.
– Я не создана для того, чтобы быть одной из, – продолжила она. – Если ты хочешь, чтобы я была рядом, – будь только со мной. Я не играю. Не манипулирую. Но я не выдержу, если узнаю, что кто-то ещё прикасается к тебе, когда ты был со мной.
Он повернул голову, посмотрел на неё. В её лице не было ни мягкости, ни жесткости. Только абсолютная честность. Глаза были открытые, спокойные. Такие, в которых видно всё – и страх, и желание, и ту самую боль, которую она сейчас даже не пытается скрыть.
– Я знаю, какой ты, – сказала она чуть тише. – Я знаю, что ты привык держать дистанцию, привык управлять. Привык не давать обещаний. Но я тоже имею право. Право не быть на вторых ролях. Не ждать, пока ты выберешь.
Он всё ещё молчал. Не потому что не соглашался – наоборот. Слова задели. Глубже, чем он ожидал. Внутри дрогнуло что-то, что до этого момента казалось каменным. Она увидела это. И потому не ждала оправданий.
– Просто скажи, – продолжила Алёна, – если ты не можешь. Если в тебе по-прежнему живёт тот, кто выбирает удобство. Я уйду. Не в обиде. Не в истерике. Просто – исчезну. И ты больше не услышишь от меня ничего.
Он почувствовал, как напряглось её тело, как она готова была уже подняться, отстраниться, отвернуться. Но он задержал её. Взял за руку. Не крепко, не властно – так, чтобы она поняла: он услышал. И это имеет значение.
– Я не знаю, – сказал он медленно, почти шёпотом. – Я не знаю, кем я был до этого момента. Но знаю, что сейчас ты рядом. И я не хочу, чтобы ты уходила.
Она не улыбнулась.
Алена ещё не знала, что не пройдёт и суток, как он её обманет. Не с намерением, не из расчёта – просто по старой привычке, по инерции той жизни, где чувства были подчинены обстоятельствам, а решения принимались не сердцем, а страхом потерять контроль. Её слова остались в нём, как клятва, как вызов, как последняя возможность быть настоящим. Но внутри уже шевелилось то, что привыкло жить отдельно от любви – осторожность, отложенность, готовность увильнуть. И пока она лежала рядом, тёплая, открытая, уверенная в сделанном шаге, он – ещё без действия, ещё без лжи – уже знал: ошибётся.