гордости не позволяю плача
И смахиваю скорбное со лба.
Но там, внутри, в душе немых сложений,
Я вою, словно ошалелый пёс,
Пока ты сочиняешь предложенье
И ставишь заключительный вопрос,
Я умираю каждою секундой,
На публике улыбку подарив,
И кажется, разлука вечной будет,
Как одиночества бесструнный гриф.
Я жду от тебя весточку, как птицу,
Что сложит свои крылья на груди,
И, сочиняя новую страницу,
Под каждой подписалась бы я: ты!
Берег и я
Посвящается Е.
Нет ничего, что берегу под стать,
Нет никого, кто был бы не уместен,
И мне одной дерзить, и выползать,
И берегу сказать: «Ну здравствуй, здесь я…»
Но я так тяжела и непонятна
Той пустоте, свободной ото всех.
Ото всего!.. И выбросить обратно
Она бы рада, утопив мой смех!
Ей хорошо одной. Ненужной ношей
Той пустоте вольготной моя суть.
А я лежу на берегу… «Хороший…» —
И глажу его девственную грудь.
Он привыкал к следам и их интригам
И даже щекотал меня волной.
А я любила его норов дикий,
Лежа на нем израненной спиной.
Но раны рубцевались и зажили,
И я уже не щиколоткой – вся
Иду к воде… «Прости мне, что гостили
Моя душа и тело, где нельзя».
И я уже по пояс – плыть куда-то:
И сила есть, и раны не гнетут.
А берег вырвал из волны обратно!
«Родная! Ты же можешь утонуть!..»
«Ты далеко… А запах твоей кожи…»
Ты далеко… А запах твоей кожи
Мне не дает ни спать, ни просыпаться.
Я просто день, и ночь, и даже позже
Иду за твоим следом – надышаться —
По нежности примет, обрывкам слов,
По твоей грубости и добродушной силе,
Ищу тебя среди чужих костров
На той дороге, где следы остыли
И мерзнут без хозяйского тепла,
Когда его унес ты – как тарелку
С голодного и длинного стола
Господством одиноким человека.
И где ты?!.. ублажающий других,
Кормя их разжиревшее бесчестье,
Пока мой мир: ребенок и старик —
Друг другу в глотки —
выпить и наесться!
И я гляжу на этот пир больной,
Стыдясь бесстыдства их голодной позы
И ненавидя путь беспечный твой,
Где не дожди тебя поили —
а их слёзы…
Но, отогревшись молча у костров
Чужих страстей и наказаний строгих,
Я отправляюсь за тобою вновь
По той заплаканной —
родной —
дороге…
«Так хорошо, когда все злоязычья…»
Так хорошо, когда все злоязычья
Улягутся, поверженные тьмой,
И ты приходишь моей тайной личной —
В мой