интересах, а те делают, чего хотят, как бы в интересах всех.
Время шло, а я никак не мог придумать, почему я в тоге стою на русской кухне. Да и пауза стала затягиваться до неприличия. Наконец, я вздохнул и, как бы устыжаясь самого себя, сказал:
– Меня ограбили. Вот здесь недалеко. Сняли с меня все и заставили надеть вот это.
– Вот варнаки до чего дошли, – всплеснул мужик руками, – прямо у хором царских грабят. А ты разбойников опознать сможешь?
– Да как их опознаешь, – сказал я, – морды свирепые, бородаты и все на одно лицо…. Да, вот они меня еще по голове сильно стукнули, и я не могу сказать, где я живу и откуда приехал. Даже имени своего не помню.
– Бывает такое, – согласил толмач, – иной раз о низкий косяк так стукнешься, что и не упомнишь, куда шел и зачем, вертаться приходится к тому, кто тебя послал, если помнишь, кто тебя и куда и посылал, – засмеялся он. – Но все равно пошли к нашему дьяку, чтобы определиться со всем.
Мы пошли, а я стал думать, что же мне говорить. Потерявший память это одно, но память должна возвращаться, а что я буду говорить? Рима уже нет и в помине. На его месте десятки государств и даже в самой Италии сидят короли и герцоги. Византии тоже нет. В православных храмах Константинополя на ковриках сидят турки и кричат «Алла». Из документов у меня золотой перстень-печатка с надписью: «Октавий Май Брут» и изображением палочки шашлыка по диагонали.
Мы подошли к двери и заглянули в нее.
– Смотри, – сказал мне толмач, – уже расходиться начинают. Сейчас самая потеха будет. Будут боярина Тырина трясти. Он, шельма, со стола посуду царскую тянет, то солонку серебряную, то чарку позолоченную, то еще чего. Вот сейчас с ним все будут обниматься и трясти его, чтобы вытрясти то, что он со стола стырил. Специальные люди подглядывали за ним, чтобы царю донести, чего он спер, вернее, стырил. Царь он все должен знать. Если человек жрет зело много, то его на пир в следующий раз и не пригласят. Если ест мало, то нужно узнать, чего это он едой царской гребует.
Внезапно что-то звякнуло, и все сразу уставились на серебряную чарку, которая вывалилась из рукава боярина и предательски зазвенела на полу.
– Ай да Тырин, – захохотали все, – не хочет, а все равно чего стырит.
Хохотал и сам Тырин, вытирая рукой фингал под глазом.
– Это ему за воровство синяк поставили? – спросил я.
– Нет, – смеясь, сказал толмач – это царь-батюшка стравил его с боярином Онуфриевым за честь подраться.
– Дуэль, что ли? – не понял я.
– Дуэль не дуэль, а вот за право сесть поближе к царю нужно побороться. Вот они и поборолись. Тырин-то ловчее оказался, хоть под глаз получил, а к царю поближе сел. На следующий пир царь опять кого-нибудь стравит. У заморских царей специальные шуты есть, а у нашего вcе бояре готовы по царскому приказу пошутить по любому поводу.
Симеон
Толмач