берегу, сердце мое, благодарение Богу, открыто любовным чувствованиям не больше, чем два года назад в окрестностях горы Сен-Мишель, где вы едва не утонули в песке и где вы так славно танцевали! Но, Фея Хлебных Крошек, вы ведь знаете все на свете, скажите же мне, не знаете ли вы, на какой берег мы высадились, избегнув стольких опасностей?
– Если я правильно сориентировалась, а ты и представить себе не можешь, до чего трудно это сделать в мешке, мы должны находиться на самой восточной оконечности Британских островов, совсем неподалеку от одного богатого и населенного города, где ты не замедлишь отыскать работу и возместишь ущерб, нанесенный твоему багажу и кошельку. Что же до меня, я, к несчастью, заранее заплатила за дорогу в Гринок, а поскольку теперь меня, судя по всему, отделяет от тамошнего моего маленького домика более полутора сотен лье, мне придется навеки проститься с надеждой возвратиться туда!
Эта ужасная перспектива так сильно опечалила Фею Хлебных Крошек, что ей пришлось, дабы подавить тяжкий вздох, прикусить нижнюю губу двумя длинными зубами, а также всеми хорошенькими зубками, располагавшимися между ними.
– Все складывается куда лучше, чем вы можете вообразить, – весело сказал я Фее Хлебных Крошек. – Багаж мой, впрочем мало что стоящий, заключается в кое-каком белье и лежит вот в этом заплечном мешке, а деньги, о которых вы мне очень кстати напомнили, зашиты в моем поясе.
С этими словами я размотал пояс, и мой кошелек с двадцатью луидорами упал на песок.
– Возьмите же их, не раздумывая, – продолжал я, – и отправляйтесь, не терпя лишений, на самом надежном корабле в ваш маленький гринокский домик, дабы та незначительная услуга, которую я дважды пытался вам оказать, принесла наконец свой плод. Раз поблизости есть большой город, значит, я без труда заработаю там столько денег, сколько нужно, чтобы не умереть с голоду, а за такую цену, надеюсь, любой британский плотник будет счастлив меня нанять, что же до этих луидоров, которые в моих руках послужили бы лишь для того, чтобы потешить меня в дни прискорбной праздности, они сделались бы мне отвратительны, заставь вы меня уподобиться презренному скряге и хранить их, в то время как в них нуждается наставница, чьи советы принесли мне столько пользы. Возьмите же их, возьмите, повторяю вам, и не думайте ни о чем другом, кроме необходимости исполнить волю жениха, который через год станет вашим супругом. Лишь эта покорность, – добавил я с шутовской важностью, – лишь она одна сможет доказать мне, Фея Хлебных Крошек, что вы верны своей клятве и в самом деле будете мне женой почтительной и послушной.
– Позволь же, по крайней мере, – сказала Фея Хлебных Крошек, которая, пока я говорил, успела вскочить и поднять с песка мой кошелек, а теперь, по обыкновению, припрыгивала, опираясь на свой костыль, – позволь мне перед этой жестокой последней разлукой вручить тебе залог моей нежности: вид его будет успокаивать твое любовное нетерпение. Это мой портрет, – продолжала она, снимая с груди медальон на цепочке. –