счастлив тогда, – сказал он, глядя в чашку с остывшим чаем. Его голос дрогнул, и я заметил, как он стиснул пальцы, будто цепляясь за ускользающее тепло. – Не знал, что счастье так хрупко, как тонкий лёд.
Ему было пять, когда всё начало трещать. Завод, где работал Виктор, зашатался – зарплаты задерживали на месяцы, станки глохли, цеха пустели. Отец возвращался домой всё позже, сгорбленный, с цементной пылью на ботинках, и молчал за ужином, уставившись в тарелку с картошкой. Светлана шепталась с соседками на кухне, где пахло сыростью и дешёвым табаком:
– Говорят, в Украине лучше. Во Львове есть работа. Может, там начнём заново?
Виктор долго упирался, но однажды вечером, когда Олег строил башню из деревянных кубиков, отец позвал его в кухню. Мать сидела с красными глазами, а отец, обычно неразговорчивый, сказал:
– Собирайся, сын. Едем туда, где будет завтра.
Светлана добавила, погладив его по голове:
– Там красиво, Олежек. Увидишь.
Я представляю его тогда – маленького, с растрёпанными светлыми волосами, в свитере, что мать связала из старой шерсти. Он сидел на заднем сиденье «Жигули», прижимая нос к холодному стеклу, пока машина скрипела по разбитым дорогам. Двое суток пути – через поля, где ветер гнал жёлтую пыль, через деревни, где собаки лаяли на чужаков. Отец молчал, сжимая руль, мать напевала что-то мягкое, а Олег смотрел на мелькающие деревья и думал: «Это приключение». Ему было пять, и он ещё не знал, что переезды – это не только новые дали, но и тени утрат, что крадутся следом.
Львов встретил их стуком брусчатки под колёсами, узкими улочками, где дома теснились друг к другу, и ароматом кофе из кафе с потёртыми вывесками. Они сняли комнату в старом доме – с высокими потолками, облупившейся штукатуркой и окнами, что скрипели на ветру, пропуская сквозняки. Виктор устроился на стройку, где гудели бетономешалки, а Светлана нашла место в ателье, шила занавески и детские костюмы до полуночи. Олег пошёл в садик, где впервые услышал украинскую речь – плавную, певучую, но чужую. Дети дразнили его за русский выговор, тыча пальцами: «Москаль!» Он бросался на них с кулаками, пока воспитательница не разнимала драчунов, браня за синяки. Но вскоре он освоился – научился говорить «дякую» вместо «спасибо», носился по дворам с новыми друзьями, гоняя старый мяч, и полюбил звон колоколов из церкви на соседней улице.
– Львов стал моим, – рассказывал Олег, растирая ладони, словно возвращая им жар тех дней. – Я вырос там, среди улочек, что знали меня по имени.
Школа обернулась для него не просто зданием с потёртой краской и скрипучими партами, а ареной борьбы. Олег был высоким, худым, с длинными руками, что вечно попадали не туда. Учился средне – числа в математике выстраивались в голове, как кубики из детства, а литература казалась бесплодной тратой часов. Он любил мастерить – вырезал кораблики из обломков дерева, найденных во дворе, и пускал их по лужам после дождя, воображая себя капитаном дальних морей. Учителя хвалили его за смекалку, но корили за рассеянность