богом… А вдруг он возьмет и решит, что жизнь – довольно мерзкая штука, и не то что вечности, мига одного страданий не стоит? И что дальше?
– Право, господин Доктор, ваши взгляды на жизнь довольно мрачны! Простите, мне неловко вас все время Доктором называть, но вы так и не открыли никому своего имени.
– Понимаю. Со стороны мужчины это, по меньшей мере, невежливо. Но я оставил свое имя на родине.
– Это верно, что вы в изгнании?
Доктор усмехнулся:
– Можно и так сказать… В добровольном изгнании…
Ольга Петровна мечтательно подняла глаза:
– Должно быть, у вас замечательная история. Если бы вы рассказали хоть немного о себе…
– В том-то все и дело. Избавить себя от прошлого можно тремя способами: отречься от своего имени, отречься от своей сути или разом – от имени и сути. Я человек слабый и выбрал первый, самый легкий способ.
Я, и без того напуганная, после слов этих заумных и вовсе со страху чуть не померла. А в голове все одна мысль крутилась: «Ведомо, откуда изгнали! Из Царствия Небесного тебя, Сатана этакая, попросили!» Лукавый – он ушлый. Засуетилась, собираясь домой, от греха подальше.
– Ольга Петровна, поздно уже, пожалуй, и я пойду, заодно Забаву проведу. Ночь темная, холодно. Мало что случается, не дай Бог, волки из лесу забредут.
Сердце мое оборвалось. Уж лучше волков стая, чем с доктором посреди ночи одной!
Яркая луна голубила сугробы, жестко скрипел под ногами снег. Доктор молчал, да я и не напрашивалась на разговоры. Лишь показалась моя избушка, задрала подол повыше и одним махом сиганула через снежный сугроб. Влетела в калитку, лишь в горнице оказавшись, отдышалась. Выглянула в оконце – Доктора на дороге уже не было, словно сквозь землю сгинул.
Изба за день выстыла. Разожгла я печку, сухой хворост мигом занялся. Помолилась Богу и спать собралась, но тут Волчок, собака моя дворовая, точно рассудком повредился, лаять начал, да так страшно, до хрипоты, до визга. Глянула в окошко – стоит у калитки женщина, должно быть хворая. Шатается, едва не падая.
Выскочила во двор, подбежала к ней и обомлела – это ж Варюшка моя вернулась! Подхватила я ее и в дом повела. Села Варюшка на лавку, сама вся расхристанная. Улыбнулась, а губя-то в кровь искусанные.
– Выросла как, Забавушка, и не узнать… – шепнула едва слышно да тут же чувств лишилась.
Уложила я ее, шубу расстегнула, чтоб дышалось легче. Смотрю, платье на Варюшке барское: желтое, в оборочках с шитьем золоченым. Денег, поди, громадных стоит… А живот-то, живот! Горой! На сносях моя Варюшка, вот-вот родить должна. Стою, как дура, и что делать не знаю. Венчанная она? Господи, что люди скажут?! И тут зло меня взяло – кто я, чтобы сестру сою судить? Вернулась, слава Богу, не у чужих ведь людей.
Кинулась я в сени, принесла кружку воды, в лицо Варюшке побрызгала. Она глаза открыла, на меня смотрит, а не видит. Вдруг закричала страшно, говорить принялась, да все не по-русски. А живот у нее так и прыгает. Она его рукой поглаживает и все говорит, говорит, а то застонет жалобно, точно дитя малое. Лицо у