нет, – повторил Кан, – никогда Ругон не сделает такой глупости!.. Он говорит, что она очень умна и в шутку зовет ее «mademoiselle Machiavel». Она его забавляет, вот и все.
– Нужды нет, – заключил Бежуэн, – Ругон напрасно не женится… Это придает человеку вес в обществе.
Тут все трое принялись рассуждать о том, какую жену надобно Ругону: пожилую женщину, никак не моложе тридцати пяти лет и богатую, которая бы поставила его дом на приличную ногу.
Между тем шум постепенно возрастал. Собеседники, увлекаясь скабрезными анекдотами, не замечали происходившего вокруг них. Вдали, в коридорах, слышались голоса приставов, кричавших: «Господа, заседание начинается!» и депутаты входили со всех сторон в двери из цельного красного дерева. Зала, бывшая до того почти пустой, мало-помалу наполнялась. Маленькие группы переговаривались со скучающим видом с одной скамейки на другую; сонные депутаты, подавлявшие зевоту, затерялись в нахлынувшей волне и пожимали руки направо и налево. Рассаживаясь по своим местам, новоприбывшие депутаты улыбались однообразной улыбкой. Они казались членами одной семьи, равно проникнутыми чувством долга, который пришли сюда исполнить. Один толстяк, на последней скамейке слева, уснувший очень крепко, был разбужен соседом и, когда тот сказал ему на ухо несколько слов, поспешил протереть глаза и принять приличную позу. Заседание, занимавшееся до тех пор вопросами, крайне скучными для этих господ, вдруг получило живой интерес.
Теснимые толпой, Кань и его два собрата бессознательно уселись на свою скамью. Они продолжали болтать, подавляя смех. Ла-Рукет рассказывал новую историю про красавицу Клоринду. Ей пришла однажды в голову изумительная фантазия: обтянуть свою комнату черной драпировкой, усеянной серебристыми блестками, и принимать своих знакомых в постели, укутавшись черным одеялом, из-под которого виднелся только кончик ее носа.
Кан усаживался уже на место, как вдруг опомнился:
«Этот Ла-Рукет со своими сплетнями такой болван! По его милости я прозевал Ругона!»
И, обернувшись к соседу, он прибавил с сердитым видом: – Кажется, Бежуэн, вы могли бы предупредить меня!
Ругон, введенный в залу с обычным церемониалом, уже сидел между двумя государственными советниками на скамье правительственных комиссаров, стоявшей внизу перед президентским бюро. Широкие плечи его с трудом, казалось, влезли в мундир из зеленого сукна, вышитого золотом на воротнике и на обшлагах рукавов. Лицо его было обращено к зале, густые седые волосы обрамляли четырехугольный лоб, а глаза были постоянно полуопущены. Большой нос, мясистые губы, продолговатые щеки, на которых не видно было ни одной морщины, несмотря на его сорок шесть лет, дышали суровой простотой, по временам освещавшейся обаянием силы. Он сидел неподвижно, уткнув подбородок в воротник мундира, по-видимому, не замечая никого, с равнодушным и немного усталым видом.
– У него сегодня обычное выражение лица, – пробормотал Бежуэн.
На скамьях депутаты наклонялись вперед, чтобы взглянуть, какое настроение у