разговор был ему не так уж и важен, будто уже через секунду он мог бы полностью его забыть.
– Молодой, самостоятельный, с характером, – продолжил он, словно создавая портрет, но в интонации чувствовалось что—то чуть снисходительное, лёгкий налёт терпеливого пренебрежения, с каким говорят о тех, кого приходится терпеть.
Она не знала, что ответить на это.
Всё, что он говорил, звучало ровно, размеренно, без излишней вовлечённости, но за этой отстранённостью скрывалось что—то большее, что—то, что он не проговаривал, но что ощущалось в каждом слове, в каждой паузе, в каждом его движении, и Лена понимала: любое слово, сказанное им, имеет смысл, каждое замечание – это не просто случайность, а что—то, что он вплетает в разговор с определённой целью.
Она вдруг подумала, что это была не просто беседа, не просто ужин – это было что—то другое, что—то, в чём он расставлял невидимые ловушки, давая ей возможность ошибиться, не позволяя заметить, куда именно он её ведёт.
Он делал это спокойно, без спешки, без явного давления, но от этого было только хуже.
– Ты быстро освоишься здесь, – сказал он снова, и, хотя слова его звучали почти дружелюбно, в них уже не было ни капли дружелюбия.
Лена заметила, как он легко приподнял уголки губ, но это не была улыбка, это было просто движение, просто напоминание о том, что он наблюдает, что он знает больше, чем говорит, что он уже видит её насквозь, даже если она сама ещё не понимает, что именно он разглядел.
Она не ответила, а он позволил паузе зависнуть в воздухе, дать ей возможность почувствовать её вес, ощутить, как под этой тяжестью начинает что—то медленно трескаться, но затем резко встал, двинулся уверенно, без суеты, без объяснений, будто поставил в этом разговоре точку, не дожидаясь, пока она успеет понять, что разговор вообще закончился.
Лена вздрогнула от неожиданности, не из—за самого движения, а из—за того, как он это сделал, как будто дал понять, что всё, что здесь происходит, контролирует только он.
Она ещё не знала, что этот ужин был не просто ужином, но уже начинала что—то чувствовать.
Лене выделили просторную комнату на втором этаже, только, войдя внутрь, она почувствовала не облегчение, а странное, давящее ощущение пустоты, словно переступила порог стерильной коробки, созданной для удобства, но лишённой всякого намёка на жизнь. Всё здесь выглядело идеально, безукоризненно чисто, будто пространство было законсервировано в ожидании её появления, но в этом порядке ощущалось что—то неживое, что—то, что заставило её сразу же замереть, не торопясь переступать дальше, словно подсознательно осознавая, что этот безупречный порядок – не для неё.
Обстановка была дорогой, выверенной до мелочей: просторная кровать с тёмным изголовьем, гладкое покрывало без единой складки, белоснежные простыни, пугающе свежие, как в отеле. Шкаф, комод, письменный стол, кресло у окна – всё безукоризненно ровное, без следов времени, без деталей, которые могли бы сказать хоть что—то о человеке, живущем