себе. Не принадлежала своим мыслям, решениям, желаниям. Всё, что ещё оставалось от неё, теперь находилось в его руках, заперто в ящике этого стола.
Тонкий, едва слышный щелчок разрезал воздух – Леонид медленно, с нарочитой неторопливостью, повернул ключ в замке. Это движение было окончательным, подчёркивающим безоговорочность его слов.
– И ты это понимаешь, – его голос оставался ровным, почти заботливым, словно он не загонял её в клетку, а просто констатировал факт, известный заранее.
Лена не ответила. Она не могла. Слова не имели смысла.
Она просто сидела, чувствуя, как в ней что—то рушится, словно внутренние стены, ещё пытавшиеся удержать её волю, окончательно сдались и осыпались прахом.
Сидела и ощущала, как внутри неё что—то треснуло, разломилось на части. Без звука, без драматического осознания – тихо, незаметно, окончательно. Выхода больше не существовало.
Она попыталась поднять глаза, но не смогла. Её взгляд упал на тёмную поверхность стола, на идеально отполированное дерево, в котором отражалась лампа. Этот свет казался резким, колючим, он бил в глаза, но не согревал. Внутри было холодно, по—настоящему холодно.
В груди сжалось что—то тяжёлое. Паника, отчаяние? Нет. Это было другое. Глубокая, медленно разливающаяся безысходность.
Она вспомнила мать. Вспомнила голос, усталый, но твёрдый, говорящий ей уехать, сделать шаг, спастись. Но спасения не было.
Её губы дрогнули, но не смогли произнести ни звука. Мысли застыли, слова потеряли смысл. Она просто сидела, чувствуя, как внутри неё исчезает последняя тень сопротивления.
Леонид медленно откинулся на спинку кресла, слегка склонив голову набок, внимательно наблюдая за ней. В его глазах не было удовлетворения, лишь спокойное ожидание. Ему не нужно было ничего говорить. Всё уже случилось.
Тиканье часов заполняло пустоту, каждое движение секундной стрелки казалось шагом в новую реальность, где у неё не осталось выбора. Она больше не могла бороться. Она больше не могла думать. Она просто существовала. Он победил.
Лена почувствовала, как всё внутри надломилось, как будто туго натянутая струна порвалась, выплеснув наружу боль, страх, отчаяние. Слёзы выступили на глазах, наполнили их мутной пеленой, а затем сорвались, заскользили по щекам, падая вниз – в пустоту, в темноту, в никуда.
– Что вам от меня нужно? – голос её дрогнул, срываясь, ломаясь на последних звуках.
Леонид не ответил сразу. Он наблюдал. Без спешки. Без суеты. Затем неспешно встал, выпрямился, двинулся вокруг стола. Его шаги были ровными, чёткими, но в этом движении не было ничего суетливого – лишь спокойная, размеренная уверенность человека, который знает, что он контролирует всё.
Он остановился рядом, чуть склонился, позволил своей тени лечь на её колени, словно подчёркивая неравенство их положения.
– Встань на колени, – его голос был ровным, даже мягким, но в этой мягкости пряталась твёрдость, которая не допускала возражений.
Лена