повернулся и обыденно засеменил к ближайшему ручейку.
Юноша заскрипел дверью, нагнувшись, вошел. Внутри темно и чадно. Столы тесно жмутся друг ко другу, грязные стены влажны от пара. Несколько мужиков, поругиваясь, перекидываются в карты. Все заржали. Один из игравших – здоровяк с квадратным лицом и перебитым угреватым носом, зардел, через секунду загорланил небылицу:
«Ехала деревня мимо мужика,
Вдруг из-под собаки лают ворота.
Выскочила клюшка с бабкою в руке
И огрела деда клюшкой по башке.
– Тпру! – сказала лошадь, а мужик заржал,
Лошадь пошла в гости, а мужик стоял.
Лошадь ела шани, а мужик – овес.
Лошадь села в сани, а мужик повез»…
Братия снова задалась смехом. За другим столом проснулся кряжистый дед, осоловело взглянул на ржущую кодлу, сердито забурчал – мол, нет у старухи моей клюшки, да сама она три года, чай, как померла – и захрапел, уронив немытую голову на отесанные доски.
Авенир принялся уплетать овсяную кашу. Варево было мерзким и холодным, пахло рыбой, то и дело попадалась жесткая шелуха. Хлеб же просто таял во рту – горячий, только из печи, слегка почерневшая корка, а запах мгновенно уносил воображение в поля колосящейся ржи. Волхв набирал полный черпак каши, задерживая дыхание, впихивал клейкую массу в рот. Проглотив гадкий ком, тут же нюхал хлеб и откусывал маленький кусочек – дабы хватило до конца трапезы.
В дверь вбежал потрепанный, грязный мальчишка. От него несло гнилью, в нечёсаных засаленных волосах копошились вши. Волны жира перекатывались под бледной, словно сырое тесто, кожей, рот почернел, под узенькими глазками-щелочками нависли огромные желто-зеленые синяки. Умалишенный обвязан истлевшими лоскутьями, штаны проела моль, босые ноги покрыты сеткой кровавых, сочащихся сукровицей, струпьев.
В корчме все замерло, только наглые черные мухи беспечно жужжали, выписывали в воздухе кренделя. Оборвыш неестественно запрокинул голову, с ловкостью белки бросился к столу, где только что смеялись мужики. Те мгновенно протрезвели, сидели, не дыша. Мальчишка орал им в уши, запрыгивал на стол, пихал изувеченные ноги в лицо. Ни один не шелохнулся. Бесноватый бросился к аккуратному, ухоженному мужику. Тот грустно глядел в окно – будто и не заметил детеныша. Бутуз побегал возле него, бросился к другому, потом завизжал и кинулся к гулякам.
Наконец, запыхавшийся мальчишка подсел к одиноко сидящему печальному мужчине, ужасно скорчился и принялся выть.
Авенир наблюдал недоуменно, в голове вспыхивали и роились противоречивые мысли, на белом листе памяти проступали пятна. Вдруг всё сложилось в хрупкую нестройную картинку. Ровным тоном произнес:
– Не положено по уставам древних бросать отцу незаконнорожденного. И тем более уносить младенца в старые склепы.
Забыв на секунду про сумасшедшего, все устремили взгляд на волхва. Тот равнодушно пожал плечами, кинул хозяину медяк и, опираясь на