годы, когда мы много и, казалось, тесно общались.
Вы приходили к моей будущей свекрови Наташе и были частью заманчивой и малодоступной мне полудекадентской среды её дома. Пытаюсь вспомнить Ваше лицо и не могу. Вижу только говорящую всегда рваными фразами тень с нервной сигаретой в руке. «Привет, Оля» и всё. Без улыбки. Вы с Наташей замолкали, когда я проходила мимо вас в квартиру. С одной стороны, я не интересовалась, о чём вы, понизив голос, говорите. C другой, часто именно из-за этого чувствовала себя букашкой, нелепой и глупой, случайно залетевшей в жилище смелых и эрудированных вольнодумцев брежневской эпохи, которая не достойна ваших тайн.
Как-то вскользь Наташа сказала, что у Вас умер пятилетний сын. Меня это резко, но коротко обожгло, а потом чужая боль быстро забылась. Я не была тогда ещё матерью и в своей полудетской наивности не могла даже представить, что Вы переживали тогда и в какой трагедии жили. Думаю, Вы тогдашняя и Вы сегодняшняя – это две разные Тани.
Был май, его середина. Мы вернулись с Наташей из Крыма, где провели майские праздники. Я – праздно загорая и наслаждаясь ничегонеделанием на тёплых камнях Гурзуфа с подругой, а она неумело совмещая участие в научной конференции и крах мучительного тайного романа. Кирилл служил в Каракалпакии, я, ещё сильно тоскующая по нему и растерянная от неожиданного одиночества (ведь он тогда внезапно бросил институт и ушёл в армию), цеплялась за виртуальное общение с ним через его мать, ища и находя в ней его черты, манеру говорить, есть и даже чихать.
Я вернулась из магазина и застала вас валяющимися в спальне на модном однотонно-песочном покрывале, как мне тогда казалось, огромной кровати. Подумала: «Круто: две подруги вот так запросто лежат днём в рабочее время в одежде на кровати и болтают. Вот что значит, преподают в вузе – свободный график, вольная жизнь». В моём доме такого не было: ни отдельной спальни, ни двуспальной кровати. Родители спали в гостиной, каждый вечер раскладывая диван. И вообще днём были дома только по выходным или когда болели.
– Олюня, – позвала меня Наташа (она меня так называет по сей день), – поправь вон ту книжечку – неровно стоит, – и указала на книжный шкаф во всю стену, от пола до потолка, богатство которого каждый раз вызывало у меня волнение. Наташа посмеивалась над своей причудой – не выносила архитектурных неровностей, что, наверное, закономерно для математика-программиста. Ей всегда требовались либо строго горизонтальные, либо вертикальные линии.
Я подняла руку и вытянулась как могла, чтобы поправить корешок книги. Книга была про Титаник. Моя и так короткая юбка задралась ещё выше, и я вдруг почувствовала горячую волну, пробежавшую по ногам. Обернулась и увидела вас обеих, внимательно меня рассматривающих.
– Хороша, – сказали Вы.
– А ноги, ты посмотри на её ноги – газель, шоколадка, – добавила Наташа.
Мне стало отчего-то неуютно и тревожно.
Какой это был год? 1989-й, наверное. Сколько Вам тогда было лет? Меньше, чем мне сегодняшней.
В тот день случилось несчастье – я обварила ноги, опрокинув на себя кипящий чайник, у которого отвалилась ручка. Наташа отчаянно заставляла меня в ванной пописать на обожжённые бордовые ноги без кожи. Из ран сочилась кровь. Я не могла. Тогда она стала поливать их холодной