тому месту, где оставил свою «девяносто девятую». Боль в боку сдалась, временно или навсегда – было не совсем понятно, но сейчас она уступила место другой боли, не физической, но такой же тягостной.
Вечерело. Пока он находился в поликлинике, прошел мелкий осенний дождик. Воздух был свежий и чистый. Улица уже тонула в полумраке, и редкие фонари бросали тусклые лучи на мокрый асфальт. Иван шел, дыша полной грудью, по знакомым улицам и не замечал ни машин, ни прохожих. Перед глазами у него стояли слёзы Зои Ивановны. А ведь она не просто рассказывала – она жаловалась. Она, врач, отдала свою жизнь медицине, но оказалась беспомощной перед тем, что сама же и представляла. И этот абсурд, этот очевидный диссонанс терзал повидавшего и не такое журналиста не слабее желчного камня.
Впрочем, он сильно не тревожился из-за «какого-то» камня, потому что ещё не знал, что эта боль станет началом расследования, которое вскроет гнойные дыры системы, где каждый, от хирурга до министра, берёт не только деньги – но и судьбы. Камень в его теле окажется не самой тяжёлой преградой. Он просто не успел понять, что время сжалось до предела. Очень скоро Карагай осознает: чтобы остаться в живых, ему придётся не просто пройти операцию – а вскрыть страну, как воспалённый орган.
Дома его ждали. Белый халат супруги – ее звали Альбина – уже лежал, замоченный с «Ариэлем», в пластмассовом тазике. Он долго плескал себе на лицо холодной водой.
Тонкий, но настойчивый голосок с кухни позвал:
– Ваня! Машенька! Идите за стол!
На выходе из ванной комнаты его поджидала дочка.
– Папочка! Папочка! – радостно закричала малышка, обнимая его за ноги. – Ты будешь есть с нами?
Он улыбнулся дочке, но его улыбка вышла какой-то неестественной, как будто сделанной на заказ.
– Конечно, милая!
Они прошли на кухню. Хозяйка дома стояла у плиты и завершала подготовку к семейной трапезе. Альбина была выше Ивана почти на треть головы. Она отличалась тонкой фигурой и прозрачными, как у японских девушек, чертами лица. Молодая женщина благосклонно позволила мужу дотянуться усами до своей щеки. Для этого ему пришлось привстать на цыпочки и слегка отодвинуть пряди ее распущенных до плеч густых темно-рыжих волос.
На столе стояли горячий суп, сырная нарезка и омлет с помидорами. Всё выглядело великолепно: свечи горели, посуда сверкала, ужин был горячим, и рядом была его семья. Но за этим идеальным фасадом пряталось нечто другое – то, что разъедало Ивана изнутри. Он сидел подавленный и неразговорчивый.
– Как прошел день? – поинтересовалась Альбина.
– Нормально, – угрюмо бросил Иван, не поднимая глаз от тарелки.
– Нормально? – переспросила она, явно не удовлетворившись его ответом. – Обычно ты не можешь остановиться, рассказывая о своих будущих статьях, о людях, которых встретил. А сегодня ты как в рот воды набрал. Что с тобой?
Иван продолжал молчать. Он ел медленно, но на вкус еда была как будто картонной. Маша сидела напротив, разглядывая отца с любопытством. Она привыкла, что папа всегда шутит, рассказывает какие-нибудь истории,