Главное – не разбудить соседа по койке, тот ворочается чутко.
Наш барак стоял ближе всех к монастырю, почти у входа, так что на работы нас гнали раньше других. Первым делом я убрал свою часть двора – пока все ещё спали, – потом прошмыгнул на кухню, где за дверью прятался мой законный трофей: яблоко. Я считал – если нет родных, значит, сам себе родня. А раз так – имею право. Никто не заметил. И слава богу.
Утро. Мне четырнадцать. Лежу и смотрю в потолок, сбитый из досок, – как будто весь мир в этих щелях. Чувствую странное облегчение: ещё один день дожит, ещё один день несломленным. Иногда, перед тем как проснутся остальные, я позволяю себе роскошь – просто лежать и не думать. Потом начинается обычный ад.
– Эй, говномес! Голос сотряс мой крохотный мир. Радость улетучилась, уступая место привычной усталости. – Принеси мою одежду. Шевелись.
Я поднялся без слова и направился к стиральным верёвкам – там сушилась форма Хорхе, старшего по нашему бараку. Он был на два года старше и быстро собрал вокруг себя стайку таких же, как он – наглых, сильных, голодных до власти. Для них мы были никто. Просто тени.
Сестра Майя пыталась что-то с этим сделать. Говорила с ним, молилась. А он врал – смотрел ей в глаза с фальшивой раскаянием, кивал, улыбался. Потом возвращался в барак – с той самой улыбкой, уже другой, настоящей. Улыбкой хищника.
Но я знал правила. Главное – не шуметь. Делай, что прикажут. Быстро, без слов. Не нарывайся. Нас тут много, а если не высовываться, есть шанс выжить. Остаться в относительном покое. Хотя бы до следующего дня.
В тот день я обзавёлся другом. Или, по крайней мере, так считал.
Он возник у гнилой стены рядом с отхожим местом – неприметный мальчик с углом барка, будто выточенным из тени. Звали его Пауль. Невысокий, худой, как и все мы, но какой-то особенно сжатый, словно всё его тело было зажато в тиски немощи.
Он молча протянул руку и всучил мне что-то – липкое, тёплое, металлическое на ощупь. Я не стал разглядывать, боялся, что Хорхезаметит. Посмотрел на него внимательно, а он стоял, смотрел в упор, молчал и криво, будто с болью, улыбался.
– С днём рождения.
Глаза у меня расширились от удивления, но я не дал чувствам вырваться наружу. Быстро направился к бельевым веревкамзабирать форму у Хорхе. Когда вышел во двор, в уголке ладони развернул подарок. Ржавый гвоздь. Остро заточенный, без шляпки.
Я был шокирован.
Пауль всё ещё стоял там. Глядел мне вслед.
Это был лучший подарок, что я получал за всё время в этом месте.
Наш приют назывался Пристанище Святой Марии. Название благочестивое, почти торжественное – и совсем не подходящее к этому убогому месту. Два барака с детьми, дальше – столовка, здание администрации и хозяйственный двор. Самые грязные, тяжёлые работы были именно там – на хоздворе. И именно наш барак занимался ими.
Во втором бараке жили постарше. Чем занимались они – я не знал. Да и не интересовался. В нашем – каждый сам за себя. Я, например, ни с кем толком и не говорил.
Я здесь с самого рождения. Кто меня сюда подкинул— никто не знал. Столько лет прошло, а у меня – ни одного разговора по-настоящему, ни одной привязанности. Может, когда был совсем мелкий, пытался с кем-то сблизиться. Но нас постоянно тасовали, меняли местами – запомнить хоть кого-то было невозможно. Да и право сильного никто не отменял. Кто защитит тебя, если оступишься? Никто. Получишь втихаря кулаком в живот – и слава богу, если на этом закончится.
Главным смотрителем у нас был сеньор Алвис. Настоящий жирный боров с прилипчивым, масляным взглядом. Его тяжёлые глаза будто всё время выискивали, кого бы поймать, к кому придраться, кому испортить день. Говорил он тихо, почти ласково – но от этих слов хотелось свернуться в комок. Что у него было на уме, не знал никто, и оттого становилось только страшнее.
Всем остальным заведовала сестра Майя. Но её возраст брал своё – всё чаще она просто не замечала, что творится вокруг. Так и выходило, что мы были предоставлены сами себе. Связался с кем не надо – тебя сдадут, унизят, переселят. Поэтому мы держались обособленно, как звери в клетке. Один на один с этим местом.
И вот поэтому подарок Пауля – и то, что он вообще знал про мой день рождения – по-настоящему удивили меня.
В тот сонный день мы разговаривали на утренних работах. Сдружились быстро, будто были знакомы тысячу лет. Сами вызвались на тяжёлую смену во дворе – лишь бы не терять время в общей сутолоке. Там и говорили. И говорили.
Пауль был "начитанный", как он сам сказал. Он был здесь не с самого детства. Его привезли, когда ему было десять. Он не любил делиться подробностями, но в наших разговорах иногда проскальзывали истории – короткие, будто обрывки сна. Всё из его прежней жизни, по кусочкам. И по тому, как он говорил, казалось – там, где он жил раньше, было по-настоящему хорошо.
Хотя… откуда мне знать, что такое "хорошо"? Миска супа, в которую случайно попал кусочек мяса – вот это для меня было прекрасно. Целый день без побоев – кусочек рая. Так что, может быть, он и рассказывал о самом обычном дне… А мне всё это казалось