били не из окон, а из… центра зала. Там, где был меловой круг и артефакт, теперь клубилось остаточное сияние, похожее на раскаленный туман. И в этом тумане стояла фигура.
Сначала Лира видела лишь силуэт – высокий, темный на фоне затухающего света. Потом туман рассеялся, и она увидела… его. Словно изваяние, высеченное из базальта и обсидиана самой ночью, но живое, дышащее первозданной мощью. Обнаженный до пояса торс атлета или воина, но совершенство линий было нечеловеческим. Кожа имела цвет старой бронзы, но под ней угадывалась не плоть, а сама спрессованная энергия. Вместо шрамов – сложная вязь символов, глубоко врезанных или выжженных на коже, которые теперь тускло светились изнутри тревожным, багровым светом, как угли в угасающем костре. Длинные, иссиня-черные волосы падали на плечи спутанными прядями, словно он только что прорвался сквозь бурю.
Но самой сутью его были глаза. Когда они открылись, Лире показалось, что на нее взглянула сама вечность. Радужки цвета запекшейся крови или редкого закатного агата, зрачки – вертикальные, как у змеи или кошки, – расширились, впитывая тусклый свет зала. В них не было ничего человеческого – лишь бездна времен, раскаленная ярость тысячелетнего заточения, неукротимая жизненная сила и… что-то еще. Холодное, оценивающее любопытство хищника, обнаружившего в своей клетке неведомое существо.
Он сделал шаг из угасающего круга света. Каменная плита под его босой ступней треснула, словно яичная скорлупа. Воздух вокруг него вибрировал, потрескивал, пахло грозой, раскаленным металлом и чем-то диким, мускусным – запахом чистой, необузданной силы. Лира застыла, превратившись в соляной столп. Дыхание замерло в груди. Мысли исчезли. Остался только первобытный ужас существа, столкнувшегося с воплощением стихии. Ее знания, ее книги, ее логика – все это рассыпалось прахом перед этой реальностью. Бог. Не метафора, не символ. Бог во плоти.
И в то же мгновение, когда их взгляды скрестились через разделявшее их пространство, ее пронзило. Ощущение было таким реальным, словно раскаленный серебряный шнур выстрелил из ее солнечного сплетения и вонзился в него, а ответная нить ударила в нее. Острая, обжигающая связь, возникшая из ниоткуда, связавшая их на уровне, недоступном пониманию. Она почувствовала его – волну его испепеляющего гнева, горечь одиночества, гул колоссальной мощи, сдерживаемой лишь тонкой оболочкой плоти. И сквозь это цунами чужих ощущений до нее донесся слабый ответный толчок – он почувствовал ее. Ее страх, хрупкий, как крыло бабочки. Ее благоговение перед неведомым. Ее отчаянное биение смертного сердца.
Связь. Та самая, о которой лишь намекали самые запретные тексты. Узы между смертным и божеством, возникающие в момент пробуждения или творения. Нерушимые. Опасные. Фатальные.
Он медленно, очень медленно повернул голову. Его взгляд скользнул по рядам стеллажей, забитых свитками – хрупкими свидетельствами человеческой памяти. По оплывшим свечам. По ее собственной фигуре, жалкой и маленькой у подножия древней