как жить с таким подходом? Бабушка качала головой и хлопала себя по бокам.
Тоска
Потянулись чередой школьные дни. Перетекая из одного в другой и сливаясь в недели и месяцы.
Учиться оказалось не так трудно, как я представляла. Цифры мне давались неплохо, с буквами обнаружились некоторые проблемы. Я совершенно не могла держать в руках ручку, она меня не слушалась. Я шла на хитрость, писала печатными и пририсовывала к ним кружочки и хвостики. Мои уловки раскрывали, подчеркивали странные сооружения красной ручкой.
Но потом и это прошло. Я покорила буквы.
Давал себя знать сколиоз и весь мой врожденный позвоночный набор болезней. Я не могла ровно сидеть на неудобном твердом стуле, страшно болели спина и ноги, я вертелась, приподнималась, смотрела на часы. Боль не давала сосредоточиться, от нее было не скрыться.
Еще я иногда писалась. Ночью у меня это случалось регулярно. Мне просто снилось, что я уже проснулась и иду на горшок. Это у нас называлось: «Пришел Михайло Потапыч». Так вот Михайло Потапыч добрался и до школы. Наша школа не могла похвастаться комфортным туалетом. Кабинки не имели дверей, да и влезать на унитаз я не умела. Тем более, что наши три унитаза находились в таком состоянии, что уборщица к ним даже не подходила. Когда кто-то из девочек решался идти в туалет, следом бежали все мальчики и пытались не дать закрыть дверь. Пять-шесть других девочек эту дверь стерегли изнутри и снаружи. Часто мальчики все же прорывали оборону. Я принимала решение терпеть, и это часто заканчивалось приходом Михайло Потапыча. В нашем классе писалась не только я, а еще Белов Артем. Я как-то умудрялась скрыть эту проблему, став к этому возрасту великим специалистом по конспирации, да и все-таки сказывалось то, что к первому классу я была уже абсолютным вегетарианцем. У вегетарианцев, если кто не в курсе, приход Михайло Потапыча не сопровождается характерным запахом.
Бабушка сокрушалась: «Опять с мокрыми штанами, бедный ребенок!» И все норовила мне добавить всюду мёд, который я ненавидела, чтоб справиться с недугом. Мой Михайло Потапыч воспринимал мед как угощение, и приходил снова и снова, а в пятом классе вдруг ушел насовсем без всяких предпосылок.
Бывало на уроке, в середине дня, на меня накатывало отчаяние и тоска. Я смотрела в окно на мутное бесцветное небо, на бесконечное осенне-зимне-весеннее безвременье посреди которого затерялась моя школа, вспоминала, что все мы умрем, а я трачу, может, последние минуты жизни на буквы, которые не пишутся, ерзала, чтоб унять боль в спине и, наконец, начинала плакать.
– Лена, что с тобой? – спрашивала учительница.
– Мне скучно, – говорила я и выбегала из класса.
В рекреации я вставала у окна и продолжала плакать, дыша в стекло. На стекле появлялся островок из тумана. Кончался урок, выбегали дети, жалели меня, может многие из них тоже чувствовали тоску и одиночество, но держались, я чувствовала, как меня гладили по голове, говорили что-то доброе. И мне становилось легче. Отступало.