что сегодня он был намерен раздать всем сестрам по серьгам. Полный негодования Радий Назибович решил, что на экзамене не будет жалеть их (презрительным «их» преподаватель обозначил всех без исключения студентов, поступивших в 99-ом), как они не жалели его своим преступным отношением к предмету в продолжение двух с половиной месяцев. Арамис уже давно пришёл к выводу, что людей, знающих и любящих философию, осталось ровно столько, сколько самих философов; и он был недалёк от истины, когда думал, что фамилия Гегель стала произноситься реже, чем словосочетание «вельми понеже». Ибрагимбеков был странным и наивным. Он всё никак не мог дождаться появления идеальных студентов, которых институт пытался вырастить в 94-ом. Разве мог предположить Радий Назибович морозным декабрьским утром 99-ого года, что слова, которые он произнесёт на экзамене, вышвырнут на арену российской действительности несколько борцов за народное счастье, к которым потом примкнут сотни людей? Да-да, читатель. Автор правильно подобрал слово. Не выдвинут, а именно вышвырнут, как слепых котят, и отрежут ребятам все пути к отступлению. Начало великого пути будет настолько своеобразным, что по прошествии многих лет никто не поверит, что всё началось с… Впрочем, всему своё время, не будем торопить события. Скажем только, что за пять дней до миллениума, казалось, ничто не предвещало рождения первой колонны.
Разложив экзаменационные билеты на столе, Радий Назибович с грустью посмотрел в окно и произнёс:
– Сейчас или никогда. Здесь всё кончено. Они давно зовут меня, они оценят меня по достоинству. – Он открыл дверь и уставшим голосом обратился к студентам: «Кажется, у вас это последний экзамен… Хорошо. Долго я вас не задержу. Заходите-ка все разом».
– А разве не по пять человек сдавать будем? – спросил Мальчишка.
– Припухни, Вовка, – загудели студенты.
Группа 99—6 зашла в аудиторию, расселась и притихла.
Студенты почувствовали халяву; группа напоминала натянутую струну.
Ибрагимбеков всматривался в лица ребят, и ему хотелось плакать от жалости к себе и к ним, потому что он принял судьбоносное решение, с которым ещё ни с кем не успел поделиться. Радий Назибович неловко одёрнул полу пиджака и тяжело вздохнул; плуты из шестой группы вздохнули с ним в унисон, чтобы у расстроенного преподавателя не возникло сомнения в их сочувствии его горю. Потом у Радия Назибовича задрожал подбородок, задёргался правый глаз, и студенты в едином порыве для симметрии задёргали левым; сострадательное «ох-ох-ох, что в жизни не бывает» пронеслось по аудитории. Когда Арамис начал говорить и споткнулся на втором слове, умная девушка с грудным голосом, Ира Щербацкая, чуть всё не испортила:
– Радий Назибович, что с вами?.. Мы все сегодня готовы на сто процентов.
Последняя фраза явно была лишней, и на Ирину зашипели… Поздно. Арамис приободрился.
Чтобы переломить ситуацию, Молотобойцев, подобно отважному Гастелло, для общего дела пошёл