что бьёт его в спину. Оля замерла, дыхание сбилось – не от пыли, а от правды: “Он спасал её, а они убили его.” Крысы взвизгнули, Кутысь шагнул к ней, его лапы оставляли следы в пыли: “Назови имя!” Оля сжала нож, её голос дрогнул, но она выдохнула: “Соколовы забрали её у тебя.” Жернова остановились, крысы рассыпались, и журнал упал к её ногам, открыв новую страницу: “Ищи библиотеку.” Оля сунула его в рюкзак, чувствуя, как зёрна куклы шевельнулись, будто просыпались. Дверь треснула за спиной. Оля обернулась – Владимир Соколов ввалился внутрь, его плащ был в пыли, ожог-клык на руке гноился, а плечо кровоточило от рыбьих укусов. Он кашлянул, сплюнув чёрную слизь, и бросил ей свёрток – тот же журнал, но другой, с гербом его семьи. – Мой брат убил мельника, – прохрипел он, его глаза были тёмными, как Кама. – Я украл это у тебя на пристани. Бери. – Почему теперь отдаёшь? – спросила она, отступая к жерновам. Владимир шагнул ближе, но пыль взвилась, крысы рванулись к нему, и он рухнул, закрыв лицо руками. Оля выскочила наружу, слыша, как Кутысь шепчет через скрежет: “Правда названа. Но долг не оплачен.” Загадка духа: Какую правду ты бы назвал, чтобы унять крик прошлого?
Глава 5: Книги горят
Оля Дымова вошла в старую библиотеку Сарапула, и её шаги эхом отозвались под высоким потолком, где балки чернели от времени. Воздух был сухим, пах пылью и кожей переплётов, а полки тянулись вверх, как стены лабиринта, набитые книгами, что молчали десятилетиями. Рюкзак с куклой-зернушкой тёр плечо, компас на шее качнулся, стрелка указала вглубь – туда, куда вёл журнал мельника: “Ищи библиотеку.” Оля сжала его в руках, чувствуя, как зеркальная страница холодит пальцы. Дед говорил ей у окна: “Купцы прятали правду в книгах, Оля. Но правда горит ярче всего.” Она шагнула к стойке, где лежал каталог – пожелтевший, с чернилами, что расплылись, как слёзы. Свет лился из окон, но тени шевелились в углах, будто кто-то дышал за полками. Оля потянулась к ящику, и воздух дрогнул – не ветер, а жар, что ударил в лицо. Полки вспыхнули, пламя рванулось вверх, пожирая книги, и из огня шагнул он – силуэт, сотканный из искр, с глазами, как раскалённые угли, и руками, что текли, как лава. Кылдысин, верховный дух, смотрел на неё, его голос был треском горящего дерева: “Сожги ложь, девочка. Или сгоришь сама.” Оля знала: он был тем, кто наказал купцов, обратив их в камень за жадность и осквернение Камы. Она отступила, заметив блеск на полу – папка, упавшая с полки, с гербом Дымовых, торчала из пепла. Пламя рванулось к ней, страницы завизжали, сгорая, но Оля бросилась вперёд, схватив папку. Огонь лизнул её сапоги, жар опалил волосы, и она раскрыла её – записи деда, резкие, как выстрелы: “Соколовы пустили ртуть в Каму. Я пытался их остановить. Ищи склады.” Бумага начала тлеть, но Оля сжала её, чувствуя, как компас жжёт грудь. Кылдысин шагнул ближе, его тень накрыла её: “Ложь купцов – в твоих руках. Сожги её!” Оля оглянулась – пламя окружило её, дым ел глаза, но она заметила стопку бумаг на столе – фальшивые счета Соколовых, что дед спрятал здесь. Она рванула к ним, швырнув