никто бы не поехал в Египет, чтобы учиться любезностям, – возразил Главк, небрежно играя цепочкой.
– Полно, полно, – вмешалась Иона, спеша прервать разговор, который, к ее великому огорчению, далеко не мог способствовать скреплению дружбы между Главком и ее другом. – Арбак не должен быть так строг к своей бедной воспитаннице. Оставшись сиротой, без материнских попечений, я, может быть, и заслуживаю порицания за мой независимый, свободный, чисто мужской образ жизни. Но ведь такой же свободой пользуются римские женщины, да и греческим следовало бы брать с них пример. Увы! Неужели только между мужчинами свобода и добродетель могут уживаться между собой? Почему рабство, пагубное для вас, мужчин, считается единственным средством, чтобы охранить нашу чистоту? Ах, поверьте мне, это было величайшей ошибкой со стороны людей, ошибкой, жестоко влиявшей на их судьбы, что они вообразили, будто женская натура настолько отличается от их натуры (я уже не говорю, что она ниже мужской), что создали законы, неблагоприятные для умственного развития женщины. Поступая так, разве они не действовали в ущерб своим детям, которых женщины обязаны воспитывать, в ущерб мужьям, которым жены должны служить подругами, иногда даже советниками?
Иона вдруг остановилась, и лицо ее покрылось очаровательным румянцем. Она испугалась, что слишком далеко зашла в своем энтузиазме. Однако она менее боялась сурового Арбака, нежели учтивого, светского Главка, потому что любила последнего. А у греков не было в обычае дозволять женщинам (по крайней мере тем, которых они уважали) ту свободу, какой пользовались женщины в Италии. Поэтому она пришла в искренний восторг, когда Главк отвечал серьезным тоном:
– Желаю тебе всегда держаться этих мыслей, Иона, и пусть твое чистое сердце служит тебе руководителем. Счастлива была бы Греция, если б дала всем своим честным, целомудренным женщинам те интеллектуальные качества, которыми так славятся ее менее уважаемые красавицы. Никакое государство не может пасть от свободы знания, пока ваш пол будет поощрять свободу и мудрость.
Арбак молчал. Он не намерен был ни одобрить чувство Главка, ни порицать взгляды Ионы. После непродолжительного, натянутого разговора Главк простился с Ионой.
Когда он ушел, Арбак, придвинув свое кресло поближе к молодой неаполитанке, заговорил мягким, вкрадчивым голосом, под которым он так искусно умел скрывать хитрость и черствость своего характера.
– Не думай, моя прелестная питомица (если смею так называть тебя), чтобы я хотел стеснять ту свободу, которая так идет к тебе: если она и не превосходит свободу римских женщин, как ты справедливо заметила, однако не забудь, что женщина незамужняя должна пользоваться ею с величайшей осмотрительностью. Продолжай окружать себя толпой людей веселых, блестящих, ученых даже, продолжай пленять, но подумай, что злым языкам ничего не стоит запятнать репутацию девушки. Возбуждая восторг, не давай пищи злословию и зависти, умоляю тебя!
– Что хочешь ты сказать, Арбак? – воскликнула Иона встревоженным, дрожащим голосом. – Я знаю, ты