печать с гербом.
Всё идёт по расписанию. Покойники умирают, родственники приходят, получают, ругаются, уходят. Редкий день без конфликта начинается с «А почему всё Маше, если я Марина?»
Но в тот понедельник пришло завещание, которое всё сломало.
Оно не было странным по форме – обычный конверт, нотариальная опись, подпись завещателя. Но вот содержание…
«Я, Берта Павловна Цыглер, завещаю свою квартиру, дачу, коллекцию фарфоровых собак и банковский вклад размером 840 000 рублей – не родственникам. А соседям. По подъезду. Тем, кто приносил мне йогурт. Тем, кто не давал собаке гавкать. Тем, кто просто улыбался, когда я шла в халате.
С уважением, человек, который жил с вами рядом, а теперь, наконец-то, займёт отдельную квартиру – где потеплее.»
Я перечитала дважды. Потом показала Борису Ильичу. Он помолчал. Потом сказал:
– Это законно?
– Почти.
– Тогда придётся разбираться.
Через три дня одна из наследниц – дама с очень правильной причёской и лицом, как у той самой училки по алгебре, что била тряпкой по щеке – умерла.
Прямо на лестничной клетке. В халате. С йогуртом в руке.
И тогда я поняла: это завещание – не просто странность. Это начало чего-то очень, очень неуютного.
Берта Павловна Цыглер умерла с достоинством. По крайней мере, так сказала соседка с третьего этажа – Алла Борисовна, которая умирает раз в полгода, но исключительно морально.
– С достоинством, Валечка, – повторила она, прижимая к груди авоську с яйцами. – Легла на диван, как в кино.
– В хорошем смысле?
– Ну… не в артхаусе, конечно. Всё прилично.
На похоронах было восемь человек, не считая кота. Плакала одна – дама в бордовом пальто, очень решительная. Мы позже узнали, что это председатель ТСЖ. Она плакала не из-за утраты, а из-за того, что квартира Цыглер была без балконного остекления, и теперь это ляжет на её плечи.
После похорон всё пошло по сценарию:
● Квартира – наследуется.
● Коллекция фарфоровых собак – вызывают споры.
● Завещание – читается вслух в нашем кабинете.
И вот тут началось.
***
– Простите, – сказала дама с фамилией как у футбольного клуба, – вы серьёзно хотите сказать, что эта старая ведьма отдала квартиру каким-то… «соседям»?
– Да, – ответил Борис Ильич. – Причём не всем, а конкретным.
– Конкретным кому?!
– Тем, кто приносил йогурт.
Тишина была такой, что я услышала, как мышка в столе Бориса Ильича закашлялась от неловкости.
– Я ухаживала за ней! – вскричала другая наследница. – Я ей ноги мазала!
– А йогурт?
– Йогурт я ела сама. У неё диабет был!
Завещание было крепкое, с подписью, свидетелями, и даже с приложением – фото собак, чтобы не перепутать.
«Вот это – Цезарь. Ему – полка над камином. А это – Жужа. Её не пугать. А это – не собака, а солонка. Не путать.»
На следующий день умерла первая «соседка по йогурту».
Её нашли на лестнице. С пакетом из супермаркета и – да, действительно – баночкой йогурта в руке. Очень символично. Очень подозрительно.
Полиция пришла на автомате. Отметили смерть как «естественную». Хотя она, по словам Аллы Борисовны, всю жизнь была как танк.
– Да она могла зимой в тапках за хлебом бегать!
– А теперь не может… – тихо добавила я.
Борис Ильич хмыкнул и выдал своё фирменное:
– Интересное дело. Надо бы сохранить копии.
Я задумалась. Фарфоровые собаки, завещание, мёртвые соседки, йогурт. Звучит как сюжет из дешёвой мелодрамы. Но пахнет – как что-то посложнее.
И вот я впервые задумалась: а что, если это не случайности? А если Берта Павловна и правда знала, кому нельзя доверять ни квартиру, ни Цезаря?
И что, если фарфоровые собаки – ключ? Ладно. Может, не ключ. Но хотя бы очень характерная улика.
ГЛАВА 2. «Йогуртовое братство собирается»
В пятницу в нашей нотариальной «приёмной» (а по факту – в комнате с жалюзи и пыльным кулером) собрались четверо из семи наследников. Остальные либо отказались, либо «приедут позже», либо «всё равно знали, что их обойдут» – то есть типичная завещательная демография.
Я приготовила чай, по старой традиции, которую никто не просил. Чай был чёрный, люди – серые. И только один был подозрительно ярким.
– Привет всем, я Гоша, – сказал мужчина в футболке с надписью «Жизнь – боль, пока не докажут обратное».
– Я не был с Берточкой особенно близок, но у нас был