за мужа и сына, которым все рассказала. И должно верно ее старуха остерегала. Боялась Дарья за Ваську, который вряд ли всерьез воспринял историю; сболтнет еще кому. Просила его забыть и не вспоминать больше…
Глава третья
Огарок тусклой свечи, что едва освещал утварь скудно обставленной, затемненной комнаты, кидал по сторонам таинственные блики. Порожденные коптящим пламенем огня, мерцая и дрожа, они громоздились вверх по задернутым шторам окон, пугая причудливостью форм и очертаний. В эти тревожные, ночные часы ничто не могло пробраться сюда, никто не смел помешать тому таинству, что вершили души столь же странных обитателей тесного, скрытого от людских глаз, мирка. На дворе, сверкая полным диском, плыла чуть подернутая призрачными облаками, луна – соглядатай ночи.
Тихо зимой на селе; делай что хочешь, время словно застыло. Лишь потревоженный цепной неволей дворовый пес, нарушит иной раз покой темноты, а то и до самых петухов случается тишь. Выйди со двора – снег заскрипит; только себя и слышишь. Беседуй, говори, только тихо – эту тайну ночного мрака могут слушать; что бы это безмолвие значило, на какой злой умысел наводило? И вообще – безмолвие ли это?..
Агриппина не ждала письма; в ее уединенной и замшелой, как казалось сельчанам, жизни, почтовый ящик, как атрибут и вовсе без надобности. Она и знала-то всего на всего один путь, одну стежку-дорожку, коей и вязала ее судьба с единственной, живой пока что, мамашей родственной. Стара сама уж годами стала, а о матушке и сказывать не к чему; одним словом – древняя старуха, с памятью времен вековой давности. Уж лет пять, как за сотню годов перевалило. Здоровьишко не особо баловало, да и смертушка, что уж в эти годы ласкательно зовется, не шла и все тут. Одно странно; даже самой Агриппине так казалось – память у старушки не отшибло, а вроде бы даже наоборот; просветлело сознание, словно даль осенняя – до горизонта видать. И все то она могла достать, да выудить из старческой ссохшейся головы. Верно было ей два века думать отмеряно. Хоть и стара уж больно, да только вот силы откуда черпала- неведомо. Почитай и была Агриппина ее единственной и любимой дочерью, остальные уж давно как простились, уходя в мир иной. С ней она почти всю старость, не разлучаясь, и проводила. Потому как к делу своему, еще при ее молодости, пристрастила; дабы не утерять, не утратить того, что в трудах, людям неведомых, постигала… Жили-ворожили, что называется, душа в душу. Таились от взгляда людского – завистливого, да глазливого. Ни к чему глупость народная, в делах тайных и мудрых…
От мужа своего, Терентия Захаровича, добра старуха Чиничиха с молодости своей не знала. Все то он; то пьян, то буян. Колотил ее и по делу, и без дела; почитай от побоев и продыху не было. Ненавидела его – ирода, всем сердцем. И даже от себя отвела; дочь от другого нажила, дабы кровинки его на этом свете не осталось. Вот с таким сокрытым грехом, да потаенной ненавистью и жила