отчислить. Это всё слухи!
Граф явно разозлился, хотя ему опять же не было никакого дела до безвестного юноши.
– Его не наградили, – тихо сказала Женевьева, – его друга Петра фон Биттенбиндера наградили медалью и государственной стипендией, а из-за этой драки Дегтярёву всё отложили.
Граф переглянулся с графиней, которая явно огорчилась, услышав это.
– Это возмутительно, – вспылил граф и швырнул салфетку на стол. – Что у вас там творится, в вашей духовной академии? Человек спас людей, имеет редкий дар, поступил сам в академию, а не проходит и полгода, как его собираются отчислить, и из-за кого? Из-за трёх великовозрастных оболтусов, что решили поиздеваться над более слабым. Это возмутительно, я…
– Успокойся, дорогой, давай об этом поговорим немного позже и наедине. Женевьеве не нужно знать, что не так с высшим учебным заведением, в котором она изволит учиться, – и, уже обращаясь к Женевьеве, произнесла, – а ведь я тебя предупреждала, дочь.
Женевьева равнодушно пожала плечиками, но на мгновение маска слетела с её лица и, бросив на мать неприязненный взгляд, она тут же спрятала его в свою чашку. Впрочем, графиня всё поняла, тут же выпрямилась и сказала.
– Нужно разобраться с этим вопросом, дорогой, а то наградили даже меня, а этот юноша остался один, наедине со своими мыслями о справедливости в государстве.
– Да, я найду время и разберусь, – коротко бросил граф, допил кофе и направился в рабочий кабинет, находившийся на втором этаже.
Остаток дня прошёл более, чем хорошо, а ранним утром понедельника Женевьева уже мчалась в эфирном экспрессе обратно в академию, внутренне ликуя. Да, она смогла сделать то, что хотела! Не отдавая себе отчёт, она радовалась тому, что Дегтярёв продолжит учёбу дальше, если не совсем, конечно, дурак. Она прекрасно знала отца, на него нельзя давить напрямую, а вот иносказательно, подкидывая неприглядные факты, можно достичь гораздо большего успеха, чем высказывая просьбы открыто. И да, он сделает всё, раз решил это для себя. Сидя в купе, Женевьева улыбалась сама себе, потом вспомнила разговор, состоявшийся с матерью поздно вечером, уже практически перед сном.
– Женя, пойдём, ты мне помузицируешь, а то, учась, ты, наверное, подзабыла и ноты, и игру на фортепиано.
– Нет, я всё помню, может, не надо, маман, а? – очень жалобно протянула дочь, пытаясь избежать непредсказуемого разговора, но не тут-то было. Мать обмануть возможно только тогда, когда она сама этого хотела.
– А вот мы и проверим, – улыбнувшись лёгкой приятной улыбкой, ответила мать.
– Хорошо, – вздохнула Женевьева и направилась в комнату для музицирования.
– Садись, – кивнула маман на стул возле пианино, – сыграй мне что-нибудь из Вагнера, например увертюру к опере Тангейзер.
– Ну, маман, это очень сложно!
– Я же говорила, что ты подзабыла, – испытующе глядя на дочь, сказала графиня.
– Нет, но, маман, я же не могу опозориться перед тобою.
– Гм, не можешь, хоть и отчаянно стараешься, признайся, что твоя