Это были не просто звуки – это была музыка! Жалобная песнь покинутого органа, героическая баллада о несъеденных головастиках, реквием по жирным личинкам. Ах, личинки! Нежные, полупрозрачные, с тонкой кожицей, лопающейся на языке, высвобождая концентрированный вкус жизни… Ах, икра лягушачья! Мелкие, упругие шарики, взрывающиеся соленым соком… Ах, даже простой, скромный прудовик с его хрустящей раковиной и плотным, сытным мясом… Воспоминания были пыткой, сладкой и мучительной.
Она пыталась отвлечься – до блеска надраивала чешую речным песком, сортировала свои сокровища – стеклышки, пуговицы, потерянную кем-то серьгу, – но все мысли, как мальки к свету, возвращались к еде. Мир схлопнулся до одной точки, до одного всепоглощающего глагола: ЕСТЬ!
Вечером, измученная, опустошенная, с глазами, полными тины и мировой скорби, она плыла к своему гроту, когда из глубин, из самого сердца пруда, поднялась тень. Тень сгустилась, обрела форму, и из полумрака выступил Дед Пихто. Огромен, зелен, древен, как сам этот пруд. Тина в бороде, глаза – два темных омута, в которых отражалась вечность и легкое раздражение. Голос его, низкий, рокочущий, как будто камни ворочались на дне, ударил по воде, заставив ее дрогнуть.
– Сте-па-нов-на!
Ариэлла замерла, съежилась, втянула голову в плечи.
– А что это мы сегодня такие… постные? А? И лицом зелены, и духом кислы? Вся живность от тебя, как от чумы, шарахается! Кувшинки и те головы повесили! И что за непотребное бурчание исходит из недр твоих, аки из жерла вулкана подводного? Порядок нарушаешь! Гармонию! Тишину мою вековечную тревожишь!
– Я… Дедушка Пихто… я это… на диете! – пискнула Ариэлла, чувствуя, как хвост предательски мелко дрожит.
Водяной нахмурил свои густые, замшелые брови. Слово повисло в плотной воде, чуждое, нелепое.
– На… ди-е-те?! – Он выговорил по слогам, будто пробовал на вкус незнакомое заклинание. – Это что еще за выдумки человеческие? Тьфу! Опять гадости с берега нахваталась! Испокон веку русалка – это сила! Это стать! Это жизнь! Чтобы хвостом махнула – волна пошла! Чтобы песню спела – сом на дне заслушался! А ты что? Тиной давиться вздумала? От тины, Степановна, одна только тина в голове и бывает! А не красота! Красота – она от силы идет, от здоровья, от полноты жизни! А это твое… – он брезгливо махнул рукой, – это путь к истощению и бледной немочи! Бросай дурить! Иди, съешь пару-тройку добрых пескарей, да успокойся! И чтоб тихо мне тут было! Поняла?
Он гневно фыркнул, выпустив облако пузырей, похожих на невысказанные ругательства, и растворился в привычном сумраке, оставив после себя лишь легкое волнение воды и тяжесть своего неодобрения. Ариэлла осталась одна, меж двух огней: авторитетом древнего духа воды и манящим блеском чужого, глянцевого мира. Желудок издал особенно трагическую руладу. Диета «Тина Пресная» явно зашла в тупик. Кажется, путь к идеалу требовал… корректировки. Или, как минимум, тайной дозаправки.
Конец ознакомительного