и персонала.
Кстати, по сравнению с другими, роддом был очень чистенький, ухоженный. Один на весь район, так что везли отовсюду.
В предродовых лежали всего по нескольку человек – не то что в тех зоопарках, где орут двадцать женщин разом и не хватает рук, чтобы принимать роды. Все чин чинарем: и обматерят, и роды примут в индивидуальном порядке.
Там же, только на другом этаже были местный абортарий и гинекологическое отделение. Но туда я не рвалась.
Самой запоминающейся личностью в роддоме был доктор Косырев. Известен он был тем, что перед каждыми родами выпивал по рюмке водки и не любил делать кесарево сечение. На всех тяжелых родах, кроме плацентарного предлежания, он накладывал или щипцы, или вакуумную насадку. Даже при ножном предлежании, которое практически всегда требует операции, он делал поворот за ножку, а то и принимал прямо ножками вперед: засунет указательный палец в рот ребенку и, пригнув подбородок к грудке, одновременно надавливая на лобковую кость роженицы, ловко вытащит ребенка за нижние конечности. Поговаривали, что он раньше работал на периферии, и его вызывали на роды в такие места, куда даже самолеты не летали, лишь вертолетом и можно было добраться. Видимо, в той глуши он приобрел не только опыт, но и привычку принимать на грудь перед работой.
Все об этом знали, его лишали премий и объявляли строгие выговоры, даже вызывали на ковер в горздрав, но каждый раз все как-то улаживалось, и он опять входил в родильный зал важный и поддатый. Несмотря на это, женщины стремились попасть только к нему, персонал его ценил и любил, так что заведующей роддомом Нуреевой приходилось закрывать глаза на его художества, а иногда даже его прикрывать перед коллегами и начальством. На кесарево либо становилась сама, либо назначала толкового ординатора.
Ребенок, мирно сосавший палец в темноте и тишине утробы, вдруг проснулся от какого-то дискомфорта. Он перевернулся, пытаясь устроиться поудобнее и заснуть опять, но вдруг почувствовал, что какая-то неведомая сила подталкивает его вперед. Вода, в которой он мирно плавал, резко пошла на убыль, как будто кто-то выдернул пробку в ванной. Ребенок несколько раз суетливо повернулся с боку на бок. Не было ощущения привычного покоя, голова уперлась во что-то мягкое, упругое, которое поддавалось под давлением его тела, раскрывалось и пропускало его дальше по туннелю. Было немного больно, но мягкие косточки легко поддавались, и ребенок, не застревая, потихоньку продвигался вперед всякий раз, когда вокруг все сжималось и сокращалось, а потом наступала минута расслабления. Промежутки между давлением становились все короче, а сама сила, толкающая его беспомощное тело, – все мощнее. Иногда было тяжело дышать, он инстинктивно открывал рот, и туда заливалась мерзкая жижа. Ребенок отчаянно бился и безмолвно молил о помощи. Хорошо, что трубка, идущая от большого и сильного тела, кормившая его все девять месяцев, еще оставалась полна живительной влаги. В короткие промежутки покоя, пока трубка не сжималась от очередной судороги,