я слышала о девочке, что ночью доставили, можно мне…
– Ой, Лилька, не упади только.
Она отодвигается от стола, за которым заполняла какие-то рабочие тетради и кивает идти за ней.
– Васильич сейчас на смене, говорит нормально все. Рисков нет, теперь только выздоровление физическое. А вот что там будет эмоционально, понятия не имеет никто из нас. Она через четыре-пять дней к вам пойдет.
– Ага, я слышала.
Мы останавливаемся возле палаты с прозрачной стеной, и я впиваюсь взглядом в единственную малышку, которая там лежит. Одна. В деревянной кроватке и подрагивает изредка.
– Господи… – вырывается из меня, и я слышу, как рядом вздыхает Аня.
Глава 3
На глаза наворачиваются слезы, когда я продолжаю стоять там за прозрачным стеклом.
Я пытаюсь представить ситуацию, при которой можно поднять руку на ребенка. Поднять так, что на лице остается синяк, что на теле багровые пятна… и меня начинает тошнить.
– Поверить не могу, что такое сделал человек, Ань. Что это сделала женщина, которая родила ребенка.
– Надеюсь, что ее посадят.
– Жаль, что она получит срок и будет дальше спокойно жить без хлопот, – говорю ей в ответ, затем поднимаю руки и вытираю щеки от влаги. – Не назовешь наказанием то, что она найдет кров и еду на какое-то время.
– Мы не властны над этим, Лиля. Хуже, если она будет дальше, извини меня, плодиться.
– В этом ты права. Я бы попросила Галю из акушерского отдела стерилизовать эту… – я проглатываю маты и собираюсь уйти, как вдруг малышка начинает дергаться сильней и в итоге всхлипы превращаются в громкий плач.
– Поэтому мы положили ее в отдельную палату, – она входит внутрь и поднимает девочку на руки.
Она настолько худенькая и крошечная для своих девяти месяцев, что ее легко можно спутать с полугодовалым ребенком. Внутри бушует ураган, а пальцы покалывает от желания успокоить ее.
Я смотрю на часы, которые висят в коридоре, и, дав себе не более десяти минут, вхожу в палату.
Как только я открываю дверь, меня окунает в океан боли этой маленькой девочки. Боли, которую она своим криком рассказывает. Доверительно кричит о том, как ей страшно, не понимая, почему с ней совершили это зло и так жестоко обидели.
– Дай ее мне… дай, – протягиваю руки, и Аня, обессилев за короткие полминуты тут же отдает ее.
– Нам с трудом удается ее успокоить, Лиль, хотя она проснулась в третий раз всего.
– Не удивительно, – шепчу ей и, прижав к своей груди малышку, пою медленное «ш-ш-ш», согревая и пытаясь подарить покой.
– У нее травма головы, поэтому ее не убаюкаешь, как обычно мы это делаем.
– Не нужно.
Маленькие ладони разлетаются в разные стороны, когда я снова прижимаю ее к себе, стараясь не травмировать.
Крик становится другим, значит, она уже переходит в стадию закатывания.
– Дай мне соску, Ань и пеленку.
– Сейчас.
Она быстро протягивает мне пеленку, которой