одна, сжимая подол кимоно, а в ушах моих всё ещё звучали отголоски его флейты, нежные и тревожные, как дыхание сакуры перед ночным ветром.
Я повернулась к дому, но ноги мои не слушались – сердце колотилось, будто птица в клетке, а перед глазами стояло его лицо, выжженное в памяти ярче, чем закат над горами. Шагнув к порогу, я услышала тяжёлые шаги отца – он вышел из мастерской, хмуря брови, и остановился рядом, глядя туда, где исчез музыкант.
– Что застыла, Акико? – голос его был резким, как удар молотка по дереву. – Ночь на дворе, а ты пялишься на улицу, будто невеста на смотринах.
Я вздрогнула, оборачиваясь к нему, и заставила себя улыбнуться.
– Просто воздухом дышала, батюшка, – ответила я тихо, пряча смятение за ресницами. – Устала от станка.
Он кашлянул, сплюнул в сторону и покачал головой.
– Дыши меньше, а работай больше, – буркнул он. – Нам Дайдзо завтра платить, а ты тут с ветром шепчешься.
Я кивнула, проглотив ком в горле, и вошла в дом, но внутри всё дрожало – не от слов отца, а от того, что я не могла забыть. Ложась на циновку, я закрывала глаза, а передо мной возникал он – музыкант с флейтой, чья мелодия вплелась в мои мысли, как лепестки сакуры в волосы. Где-то в ночи, укрытый тенями храма, он, быть может, думал обо мне, сжимая флейту в руках, и эта мысль грела меня, пока сон не унёс меня в свои объятия.
Я не знала тогда, что этот вечер был лишь первой нотой в мелодии нашей судьбы.
Глава 2. "Тень прошлого"
Я брела по узким улочкам Киото под утро, когда небо ещё тлело серым перед рассветом, а сакура, усыпанная росой, казалась призрачной в предрассветной дымке. Но это было не моё утро – оно принадлежало ему, музыканту, чьё имя я ещё не знала. А он, Хироши, шагал по тем же улицам, но вдали от меня, скрывая флейту под плащом, словно тайну, что могла выдать его чужакам. Меч, спрятанный в ножнах под рваной тканью, слегка оттягивал пояс, напоминая о том, кем он был прежде – самураем, лишённым дома, чести и клана. Я не видела его тогда, но позже узнала, как он шёл, оглядываясь на каждый шорох, как тень его прошлого цеплялась за пятки, словно призраки, что шептались в ночи. Он вспоминал ту роковую ночь, когда огонь пожрал его деревню, а предательство союзников оставило его одного – крики друзей, запах горящего дерева и крови до сих пор жгли ему лёгкие, стоило лишь закрыть глаза.
Хироши остановился у старого моста через реку Камо, где вода текла тихо, отражая первые лучи солнца, и прислонился к перилам, глядя на своё отражение – чужое, усталое лицо, что больше не принадлежало воину. Плащ его трепал ветер, а флейта, вынутая из-под полы, легла в ладони, как старый друг, единственный, кто не предал. Он поднёс её к губам, но не заиграл – лишь вздохнул, и этот звук был горше любой мелодии. Сакура над ним роняла лепестки в воду, и они плыли, уносимые течением, как его надежды, что гасли с каждым днём в бегах. Но в груди его теплился новый свет – мой взгляд, моя робкая улыбка, что он поймал вчера под цветущим деревом. Он не знал моего имени, но думал обо мне, и это заставило