времени, например, на целый час. Ну и я должен помочь ему в самом главном его желании – найти ему его Звезду заветную – женщину скупой мужской мечты. А за это… Подполковник Клубника был готов на всё. Например, отдать последнюю банку икры и последнюю бутылку Шампанского. Но самое главное, он готов был спеть для меня любую арию из любой оперы, так как всю жизнь его вторым любимым хобби было оперное пение и у себя в полку он руководил хором офицеров-интендантов. О первом его любимом хобби, я думаю, напоминать не стоит.
И дальше Валюня запел. Он усадил меня на мою койку, встал в позу солиста-оперника из Необыкновенного концерта Образцова, чуть пошевелил и сложил, расслабив сосискообразные пальцы обеих рук, и зажег хорошо поставленным баритоном не что-нибудь, а арию Надира из Ловцов жемчуга Бизе. И до того проникновенно это сделал, что срубил на неподдельное восхищение не только меня, но и несколько этажей нашего корпуса. Кто-нибудь из вас слышал когда-нибудь баритонального Надира? Это Вам не очередным тенором нахлобучивать. После окончания арии несколько ближайших балконов рукоплескали, а Валюня смущенно улыбался, лепетал что-то про силу настоящего искусства и перегибался через перила балкона, пытаясь высмотреть, кто ему хлопал. Вдруг, женщина!?
Он бы так пел, бегал, высматривал еще и еще, но я увел его с балкона, объявив перед этим во всеуслышание, что продолжение концерта завтра, после ужина. Валюня понял, поверил в меня и мы стали обсуждать стратегию и тактику его поведения в Спутнике. А я, стихийный филантроп, проникся мыслью, что на его улице тоже должен наступить Праздник, как он наступил у меня буквально в первый же день моего лагерного отдыха (как интересно здесь звучит прилагательное "лагерный"), с момента выхода на долгожданный пляж Спутника.
Никогда не забуду, как солнечный август просто взорвался, когда я вышел из длинного темного сырого тоннеля, который вел под насыпью для железнодорожных путей на пляж (у сочинских курортов на первой линии везде так), и я первый раз стал пробираться почти сквозь строй полуголой молодежи, которая, казалось, давно ждала меня. Какая-то блаженная улыбка и не вполне сфокусированный взгляд стали ответом на все улыбки в мой адрес. "Да, это тебе не Гурзуф!" успел подумать я, – хотя зачем вспоминать прошлогоднее, ведь и там было совсем не плохо".
Было чуть больше пяти часов пополудни, я искупался, поблагодарил провиденье, что оно не обмануло моих мечт (правда, сравнив мои убогие представления о хорошем времяпровождении с дивными фантазиями Клубники, любой психоаналитик меня бы просто пожалел) и пошел нырять с причала с двумя пригласившими меня молоденькими социалистическими немками, изучавшими русский язык. Немки забавно коверкали слова, но здорово ныряли и жаловались, что не могут найти дайвинг-клуб. А таких клубов у нас тогда просто не было, и я попытался объяснить им данный советский дискомфорт тем, что наши дайверы ушли в Балет, и в нём, родимом, мы теперь впереди планеты всей. Немки сначала ошарашенно на меня посмотрели,