ии с обителями самих богов. Мир и процветание, Маат, казалось, навеки утвердились под его скипетром.
Но за пределами плодородной долины, там, где начиналась Красная Земля, Дешрет, простиралась иная реальность. Бескрайняя, безжалостная пустыня, которую большинство египтян считали лишь обителью Сета, хаоса и смерти.
Они ошибались.
Пески пустыни не были мертвы. Они помнили. Каждый раскаленный атом хранил эхо шагов, вздохов, криков и мыслей тех, кто ступал по ним задолго до того, как первый фараон объединил две земли. Цивилизации, чьи имена стерлись даже из памяти Тота, владыки знаний. Народы, чьи боги были древнее Ра, чей рассвет мир видел задолго до того, как Исида собрала тело Осириса.
Пески помнили. Но их память дремала, убаюканная веками и жаром солнца. Лишь изредка, во время яростных песчаных бурь, *хабубов*, что вздымали до небес тучи удушливой пыли, эта древняя дремота нарушалась. Слабые отголоски прошлого просачивались в мир живых – странные миражи, необъяснимые звуки, внезапные озарения у заблудившихся путников, которые те списывали на солнечный удар или злых духов.
Но в этот год что-то изменилось.
Далеко на западе, в месте, отмеченном на старых картах лишь символом скорпиона и предостережением «Земля Древних», одинокий разведчик-меджай по имени Нахт искал следы пропавшего каравана. Он был опытным воином, чьи глаза привыкли читать знаки пустыни, а уши – различать шепот ветра. Но тот шепот, что родился внезапно, когда небо потемнело от налетевшей бури, был иным.
*Хабуб* взревел, как раненый лев, стена рыжего песка поглотила солнце, мир исчез во вращающемся хаосе. Нахт, припав к земле рядом со своим верблюдом, закрыл лицо тканью, молясь Гору о защите. Но сквозь вой ветра он начал слышать… голоса.
Не просто голоса. Шепот на языке, которого не знал ни один живой человек в Египте. Обрывки песен, странных и завораживающих. Плач ребенка. Боевой клич, от которого стыла кровь. И видения… Осколки чужих жизней вспыхивали перед его внутренним взором, яркие и реальные: тени городов из обсидиана и света, парящих в небе; существа, сотканные из песка и звезд; ритуалы под лунами, которых больше не было на небесах. Он видел лицо – нечеловеческое, но полное древней, холодной мудрости, смотрящее на него сквозь завесу времен.
Паника, холоднее самой смерти, охватила меджая. Он вскочил, пытаясь бежать от видений, от шепота, что проникал прямо в разум. Но бежать было некуда. Пустыня вокруг него ожила, песок под ногами казался зыбкой памятью, готовой поглотить.
Когда буря утихла так же внезапно, как и началась, оставив после себя лишь дрожащий раскаленный воздух и неестественную тишину, Нахта уже не было. Только его верблюд испуганно ревел в пустоту, да на песке остался нечеткий отпечаток человеческой фигуры, быстро оплывающий под безжалостным солнцем. Словно сама пустыня на мгновение запомнила его последний страх, прежде чем вновь погрузиться в свою обманчивую дремоту.
Песок забрал его. Забрал его тело, его разум, его крик.
Но эхо осталось.
В тот день трещина в завесе времен стала чуть шире. Древняя память, заключенная в сердце пустыни, шевельнулась. И в далеких Фивах, в тишине храма Тота, молодая жрица по имени Мерит вздрогнула во сне, потревоженная смутным, неясным кошмаром о шепчущих песках и глазах, смотрящих из вечности.
Эхо… оно становилось громче.
Пески Времени просыпались.
Глава 1: Шепот в Доме Жизни
Фивы, или Васет, как называли его дети Кемет, купались в золотом свете раннего утра. Воздух, еще не раскаленный дневным зноем, был напоен ароматами лотоса с храмовых прудов, благовоний, курившихся на алтарях, и далеким, едва уловимым запахом речного ила – дыханием самого Хапи, великого Нила. Жизнь текла размеренно и упорядоченно, как священная река, несущая благословение плодородным землям. Маат царила здесь незыблемо, подкрепленная мощью фараона Аменхотепа III и бдительным оком жрецов Амона-Ра.
В прохладной тишине Дома Жизни при храме Тота, владыки мудрости и письма, эта упорядоченность ощущалась особенно остро. Стопки папирусов высились аккуратными рядами, писцы склонялись над своими палетками, выводя священные иероглифы, а воздух был густым от запаха старых свитков и чернил. Здесь, среди хранилищ знаний, Мерит чувствовала себя почти дома. Почти.
Молодая жрица, едва перешагнувшая порог двадцати зим, сидела, поджав под себя ноги, на циновке перед низким столиком. Тонкие пальцы с изящными ногтями, окрашенными хной, осторожно разворачивали ветхий папирус – один из тех, что редко извлекали из самых дальних ниш архива. Ее лицо, обрамленное гладкими черными волосами, собранными в традиционную прическу, было сосредоточенным. Большие темные глаза внимательно скользили по потускневшим строкам, разбирая символы, повествующие о ритуалах времен Древнего Царства.
Мерит была одной из самых способных учениц в храме Тота. Ее ум был острым, как тростниковое перо, а память – цепкой. Но ее влекла не только официальная мудрость, одобренная верховными жрецами. Ее манили обрывки легенд, полузабытые мифы, упоминания о временах *до* богов, *до* фараонов. Темы,