совсем рядом лицо Валентины, ее глаза, блестящие, с ошеломляюще глубокими зрачками, своим особым светом, видел тонкий точеный нос, отмечал белизну гладкой кожи, тяжесть волос, крупными прядями опускавшихся на плечи, наползавших на шею, покрывавших грудь и руки. И тогда пробивала его боль.
– Володя, ты что так плохо танцуешь? – время от времени покрикивала на него Валентина, и пол комнаты невольно кренился, дрожал. – Чего ноги заплетаются?
– Просто я на практике познаю, что для танцев нужны не только хорошие ботинки, – пробормотал Володя, испытывая неловкость и еще что-то сложное, чему, пожалуй, и названия не было, – он стыдился своей неловкости, Костиных насмешливых взглядов и, конечно, Валентины. Он бросал ответные взгляды – невидящие, грустные. Костя, который в танцах участия не принимал, лишь щурился, гудел басом, словно майский шмель:
– Володька-то, Володька, а… По танцам он кандидат наук, а не по нефти. Во дорвался! Как бы плохо не стало.
А тому действительно было плохо. Еще как плохо – и об этом никто не догадывался. Он умоляюще смотрел на Валентину, будто хотел что-то спросить, но никак не решался, и Валентина, умный человек, всегда все понимающий, ничего, решительно ничего в данном случае не могла или не хотела понять.
Она, наверное, даже представить не могла, о чем думал сейчас, чего стыдился младший Корнеев.
В какой-то миг в нем обломилась некая защелка и он, ощущая пропасть, в которую в любую минуту можно сорваться, прошептал, еле двигая вялыми чужими губами:
– Валя… я тебя… Я тебя люблю.
Но Валентина и этого не расслышала, не поняла ничего – мешали музыка, шарканье подошв, горячее дыхание, быстрота танца. Лишь взглянула на него немо, но даже не поинтересовалась, что именно прошептал Корнеев. Володе стало обидно. Но обида скоро прошла и, как всегда бывает в таких случаях, появилась смелость, решимость, желание совершить нечто ошеломляющее, громкое, и Володя, перебарывая себя, притянул к себе Валентину, почувствовал, как напружинилась ее легкая спина, прикоснулся губами к ее волосам, проговорил внятно:
– Я тебя люблю.
Она будто споткнулась, откинулась, повисла у него на руках, словно птица, по неопытности попавшая в силок, поглядела испуганно. Но тут же Володя уловил любопытство, пробившееся сквозь испуг, что-то жадное, жаркое, и комната, в которой они танцевали, для него словно бы озарилась новым светом.
– Ты что сказал? – на лбу Валентины в недоумении собрались морщинки.
– Я тебя люблю, – повторил он, глядя не в глаза ей, а на эти морщинки.
– Перестань, Володя, что ты, что ты, – рассыпчато зачастила Валентина, – что ты, что ты…
Внешне ничего не изменилось: по-прежнему призывно гремела музыка, горели, беззвучно потрескивая в саксофонных взвизгах и гитарных переборах, свечи – в этом доме любили, чтобы горели свечи, – кружились Володя Корнеев с Валентиной, Сергей со своей рослой девушкой, по-прежнему насмешливо щурил глаза Костя. А внутренний психологический сдвиг уже произошел, готовилось стихийное бедствие: