даже пессимизм в здешней жизни, перенесение всех чаяний и рая в небеса; социализм – наоборот: полное утверждение, жизнь, веселие и радость здесь, словом – рай на земле. Какой же может быть христианский социализм?
Тут мнения разделились и Трегубов принялся отстаивать возможность отрицаемого Н. В., а А. С., по обыкновению, произвел опрос мнений всех присутствовавших, желая, очевидно, всех втянуть в разговор.
Так приблизительно покончили с Даниловым.
А. С. рассказал затем о новом с.-р. журнале «Заветы» (? кажется)78, который будет издаваться под главной редакцией эмигранта Чернова (или Черняева?)79, о котором когда-то, тоже у Пругавина, доктор Рахманов, толстовец, говорил, что он его видел всего два раза и оба раза вынес от него самое скверное впечатление чего-то гадливого, как от нововременского Меньшикова (по его сравнению), так что все статьи и рукописи будут отправляться за границу и избранные оттуда уже будут пересылаться в редакцию, в Россию.
– Ничего не слыхал об этом журнале, но заранее говорю, что это затея мертворожденная, – проговорил на это Н. В.
– Почему? – удивленно спросил А. С.
– Да потому что сам был эмигрантом 30 лет и знаю, что значит из‑за границы заправлять делами в России. Уже через два года теряется всякая связь и настоящее понимание здешних дел и жизни. Да и в самом деле, разве можно издалека уследить все смены идей и настроений, так быстро совершавшихся последнее время в нашем обществе!
Тридцать лет был эмигрантом!
Я совсем терялась в своих догадках. Уж не сам ли это Кропоткин? – мелькнуло одно мгновение в голове80, но я сейчас же припомнила лицо того, его большую лопатообразную бороду и нашла, что Н. В. совсем на него не похож.
А мне он начинал нравиться все больше и больше. Нравилось, как он просто и быстро взглядывал на того, к кому обращался; нравилось, как он говорил, немного отрывисто и нервно, внимательно глядя при этом на собеседника; как он держался, несколько как бы отдельно от людей, на некоторой высоте, и многое другое. Казалось, что он их только наблюдает и изучает, без осуждения, без всякой оценки, без какого бы то ни было пристрастия.
За чаем А. С. как-то между прочим сказал Н. В., что позже расскажет ему подробности какого-то дела (какого – к сожалению, забыла), так что, кончив чай, мы с Островской поднялись прощаться, и за нами потянулась и Левицкая, оставив мужчин одних.
Едва мы вышли на улицу и остались вдвоем с Машей, я спросила, не знает ли она, кто это Николай Васильевич.
– Чайковский, – по обыкновению отрывисто ответила она.
– Как Чайковский, тот самый?..
– Ну да…
Мне осталось только вдвойне пожалеть, что я не знала этого раньше и не отнеслась к Н. В. еще внимательнее, еще более наблюдая за ним. Одно утешение, что, может, опять когда-нибудь встречусь с ним у А. С.; а Маша видела его еще у Семевского81.
20/V. Ну конечно, мой vis-à-vis82