ему дифирамбы. Где третий тост непременно «за любовь».
Алика коробило это «за любовь». За какую ещё «любовь»? Что вы называете этим словом, уроды? Третий тост для Алика, как и для любого военного, всегда за тех, кто ушёл навсегда, кто больше никогда не встанет плечом к плечу с товарищами, за светлую память тех, кто погиб.
Объяснять что-то этим людям было бесполезно – это Алик отлично понимал и своего отношения к материнскому избраннику не демонстрировал. Если ей нравится обихаживать «своего мужчину», если она чувствует себя не прислугой в доме, а гостеприимной хозяйкой – на здоровье. Во всяком случае, мать была довольна жизнью и Борисом дорожила. Вот и славно.
Но жить вместе с ними, видеть эту рожу ежедневно, слушать поучения стало невыносимым. Злость закипала внутри, как вода в чайнике на включённой плите – постепенно и непрерывно. Руки чесались двинуть по зажравшейся морде, раздающей поучения, и сдерживаться с каждым днём становилось всё труднее.
Алик решил жить отдельно, благо средства позволяли. Он купил однокомнатную хрущёвку с ремонтом и переехал. Исключил, так сказать, источник раздражения и злиться вроде бы перестал. Но душевная боль никуда не делась.
Часто снилась война, и он просыпался в поту на разворочанной постели после очередного боя, заново пережитого во сне. Были и другие сны, где он тонул в мутной непроглядной воде. Тогда он открывал глаза и до рассвета таращился в потолок.
Водка не помогала. Пить в одиночестве, как делают алкоголики, было противно. Он пробовал звать в гости соседей, чтобы как-то заполнить вечера. Ребята болтали о работе и политике, обсуждали новые тачки и тёлок. Их пустые, невесомые слова осыпались вокруг серой пылью. Алик улыбался и кивал. Ему нечего было сказать. Его жизнь осталась в Чечне, но рассказывать об этом подвыпившей компании… От одной мысли об этом у Алика сводило челюсти.
Постепенно посиделки становились всё реже и реже. Приятели отговаривались – дела, недовольство жён, но Алик понимал – не хотят. Это не то, чтобы огорчало – ему тоже не доставляло удовольствия такое общение. Но было немного обидно. Каждый отказ оседал мелкой занозой и цеплял. Алик пытался понять причину. Прокручивал в голове события каждого вечера. Что он делает не так? Ответа так и не нашёл. Просто перестал искать подобных встреч.
К тому же, облегчения, даже сиюминутного, выпивка не приносила. Наоборот, обострялось чувство потерянности, по любому поводу закипала злость и начинала разламываться голова. Не как при обычном похмелье, а вонзалась ото лба в мозг раскалённая игла и жгла изнутри до темноты в глазах. Таблетки не спасали. Боль после них расползалась, стекала на дно черепа за затылок и тяжело перекатывалась там от любого движения тяжёлым густым сиропом.
Жизнь стала пуста и одинока. Иногда, с наступлением темноты накатывала такая безнадёга, что хоть на луну вой. Тогда он отправлялся бесцельно бродить по городу. Заглядывал за незадёрнутые шторы и с болью думал о том, что за этими