Потом вспомнил, что овраг дальше становится мельче и где-то через четверть мили выходит прямо к границе кладбища – остается только ковылять в том направлении. Никуда, в конце концов, этот Уилсон от меня не убежит – может, я еще по дороге на него наткнусь.
Один раз по пути мне почудился какой-то звук: будто металлом ударили о металл – но больше он не повторялся. Я шел во тьме, избегая по мере возможности кустов и деревьев. И только уже выйдя почти что на кладбище я вспомнил – внезапно и с ужасом – кое-что из того, что рассказывал нам Эб Кори: о маленьком Мунро, который играл в овраге и примчался стремглав домой, крича, что он видел лицо, лицо своего пропавшего брата и с ним «много других». Это воспоминание изрядно меня подстегнуло: я ускорил шаг. Срезав через угол кладбища к дому, я посмотрел на окно задней комнаты – света в нем не было. Решив, что Брюс, должно быть, уже спит, я обогнул дом, вбежал в парадную дверь и, едва дыша, кинулся наверх, чтобы, если понадобится, разбудить его и поведать о ночных экскурсиях Лайла Уилсона – наверняка это что-нибудь для него значит. Я толкнул дверь, ворвался в комнату и, резко сбавив шаг, двинулся через сумрак к столу, на котором точно была масляная лампа. Одной рукой я шарил в кармане на предмет спичек, а другой – по столешнице, ища светильник.
– Черт!
Лампу-то я благополучно нашарил да только сразу же обжегся об еще горячий стеклянный колпак. Брюс, должно быть, ее погасил всего несколько минут назад. Наконец, я сумел снова ее запалить, и когда по комнате заметались тени, я убедился, что Брюса здесь нет. Более того, он сегодня даже не ложился. Наверное, вышел глотнуть свежего воздуха, решил я.
На столе лежал раскрытый один из его тяжеленных томов, в котором я признал «Чудовищ и иже с ними», а рядом – свинцовый карандаш. Кажется, Брюс сверял некоторые параграфы текста, отчеркивая их карандашом: следы были едва заметны на желтоватых, хрупких страницах.
Вознамерившись его подождать, я пододвинул себе кресло и уселся читать так дотошно выделенные Брюсом пассажи. Сейчас, двенадцать лет спустя, я уже не очень хорошо их помню; впрочем, память сохранила, что они отличались причудливой староанглийской орфографией. Первый, на который упал мой взгляд, выглядел примерно так:
Ибо сии суть не явлены, понеже ждут во терпении, аще придет их время. Вельми могуча та тьма, в коей оне обитают, ибо сон не мкнет очи их. Далече они друг от друже, но имут меж собою диавольское собеседование. Под землями дальнего Севера, сиречь Гипербореи, яко зовом бысти в древние времена, ждут оне. И далече на Востоке, под горами обширныме, тако глаголют во языцех. И во землях новых и обскурантных, что за морями, они доподлинно суть. Мореходы рекут об явлениях неизреченных на островах сокрытых. Истинно страшное рекут о судьбине тех, кто на дно пошел с кораблем обреченным. Ибо Твари сии суть безымянны, но со всею верностию пошли от колена древнего, от зовомых Б’Мот и Фтахар, Ллоигор и Катулн и иных еще. Во молчании ожидают оне зова Старейшин…
Тут я бросил