Самое дикое во всем этом то, что пение не прекратилось, даже когда он кинулся на меня, скрючив пальцы, как когти, и капая с губ белесой пеной. Он врезался в решетку, вцепился в нее и затряс… а затем пение превратилось в тошнотворное бульканье ужаса – когда он понял, что должно случиться дальше.
Лайл Уилсон осел на пол в устье тоннеля, корчась от животного страха. Тут-то, думаю, разум его и оставил, так как вскоре его вопли обратились в непоследовательный бред, звучавший воспоминанием о каком-то кошмарном и давно мертвом языке. Я ждал там, пока не уверился, что слышу, как к нам по коридору стремительно шелестит тот изначальный ужас…
Книгу, которую Брюс читал в свою последнюю ночь, я, конечно, уничтожил. Я и сам могу с течением времени позабыть большую часть того, что успел мельком в ней проглядеть. Но только не этот абзац:
…тот, кого увлекли Оне во тенета Свои (пагубной силой Своей, коею источают, пробуждены бысти), пребывает навеки частью Их, немертвой, но новою и ранее не бывшею, и странною телесами, силе Их и мощи споспешествующею.
Я уже говорил, что провел там, во мраке коридора, всего десять секунд, которые показались мне десятью бесконечностями – но разум мой тогда онемел. И весь ужас воспоминания обрушился только потом…
Если есть на свете боги, я молю их ниспослать моему несчастному мозгу покой. И с тою же верностью, что есть на свете злые твари, я молю их дать мне забыть. Но увы, никто не желает ответить ни на первую мою молитву, ни на вторую, так что я вынужден помнить, помнить эту вздымающуюся, извивающуюся громаду переливающегося, радужного зла, всю состоящую из форм и в то же время бесформенную… эту примордиальную, квазиаморфную сущность, движущуюся, как двигается червь… эту незрячую массу, незавершенную сама в себе, но обладающую властью влечь к себе людей – о, все это я бы еще мог забыть. Все это еще не заставило бы меня видеть сны и просыпаться с криком в ледяном, рвотном ужасе перед тьмою.
А вот те смутные лица, глядевшие из нее… навечно ставшие ее частью, все еще страшным образом живые, с широко распахнутыми глазами, полными ужасом понимания… эти лишенные речи человеческие лица, молящие в безмолвной агонии, чтобы я их уничтожил, и эту тварь вместе с ними, тварь, которой быть не должно… эти искаженные лица, замешанные и заключенные в текучие части этой кощунственной… вещи – эти лица, среди которых я различил, смутно, но безошибочно, лицо моего друга, Брюса Тарлтона – их я не забуду уже никогда.
Чарльз Э. Таннер. Из кувшина
У каждого из нас найдется друг, которого мы бы не прочь увидеть засунутым в какой-нибудь кувшин, под пробку – уж не отрицайте. Так оно повелось от начала времен. В общем, будьте осторожны в следующий раз, когда на благотворительном базаре решите подцепить любопытную посудину с прилавка со всякой мелочевкой… Убедитесь сначала, что она точно пустая.
Я представляю вашему вниманию – по настоянию моего друга, Джеймса Фрэнсиса Деннинга – отчет о событии или, вернее, о целой серии событий, случившихся