тот «не отказывался их носить – даже после уговоров “это в самый последний раз”», а потом все это шло на одежку для Стенли[11].
Гортенс свыклась с ролью создателя домашнего уюта. «Мне нравилось нянчиться с малышом, заниматься бытом. Я получала громадное удовлетворение, зная, что муж усердно трудится, а я тоже помогаю ему своим собственным усердием», – напишет она позднее в автобиографии. И добавит: «Мытье посуды и полов становилось достойным занятием, обретало смысл»[12].
Но не прошло и нескольких месяцев жизни в Нью-Йорке, как вся эта идиллия дала трещину – когда коллега Флойда пригласил чету на ужин в День благодарения. В Бруклине Гортенс мало с кем общалась, а родни у нее там и вовсе не было, и появиться перед посторонними в своем простецком, домашнем гардеробе – это было немыслимо. «Мы не можем пойти», – заявила она Флойду. Да и со Стенли сидеть некому, но дело даже не в этом: «Мне нечего надеть», – расплакалась она. Флойд попытался отклонить приглашение, сославшись на отсутствие бебиситтера, однако сослуживец не принял его оправданий, сказав, что будет рад видеть их вместе со Стенли. Чтобы избежать позора, Гортенс ничего не оставалось, кроме как выкроить из скудного семейного бюджета средства на покупку нового платья.
На следующее утро, убаюкав Стенли, она выбежала из дома и ринулась к метро. «Я поехала в один манхэттенский универмаг, которой мне рекомендовали – мол, там есть приличные и недорогие платья»[13]. Оказавшись в магазине, Гортенс впала в уныние при виде хаотической массы корзин и стоек, переполненных уцененными товарами всевозможных фасонов и размеров. Практически все платья были неприглядного кроя, сшитые из низкосортной ткани, сплошь усеянные ленточками, пуговичками, бисеринками. По задумке элегантно, а на деле лишь подчеркивает дешевизну.
В спешке – ведь надо вернуться, пока Стенли не проснулся, – Гортенс обратилась за советом к продавщице. Когда та узнала, что бюджет на покупку – десять долларов, ее взгляд поскучнел и устремился вдаль, она вяло махнула в сторону отдела дешевых платьев. Гортенс ринулась туда, сняла впопыхах несколько не таких уродливых нарядов и уединилась в примерочной. Там она совсем пала духом – каждое следующее платье смотрелось хуже предыдущего, а секунды между тем тикали. Наконец она выбрала наименее противное – из простого черного шифона – в надежде, что, когда она спокойно наденет его у себя в спальне, оно станет выглядеть лучше. «Я прекрасно понимала – оно мне совсем не идет, я едва не рыдала, но ведь нужно было что-то делать».
Добравшись на метро до Бруклина, Гортенс сунула Стенли рожок с молоком и облачилась в новое платье у зеркала в спальне. К ее ужасу, «оно смотрелось так же, как в магазине, даже хуже»[14]. Гортенс тогда в полной мере испытала, каково это быть молодой матерью, у которой нет ни времени, ни денег, столкнуться с презрением продавщицы и с дефицитом качественной, но недорогой одежды, – и тот опыт стал судьбоносным. Именно он определит основы ее политики годы спустя, когда Гортенс уютно