что-то случилось? – я попыталась пошутить, но голос предательски дрогнул.
– Потому что сейчас почти полночь, а ты звонишь, а не пишешь сообщение, – в его тоне слышалась улыбка, но и беспокойство тоже. – А поздравления ты шлешь не раньше рождественского полудня.
Глубокий вдох, к горлу подкатывает ком.
– Мама больна, Дэвид. Очень серьезно больна.
В трубке повисла тишина, нарушаемая только его дыханием.
– Рак, – я продолжила, произнося слово, которое весь день кружилось в голове. – Поджелудочной железы. Прогноз… не очень хороший.
– Эл, – его голос стал мягче, – мне так жаль. Когда вы узнали?
– Я – сегодня. Она – три месяца назад. Я должна была заметить! В последний раз, когда мы виделись, она выглядела уставшей, но я списала это на возраст. Боже, как я могла быть такой слепой?
– Ты не была слепой, ты была занята своей жизнью. И, судя по всему, твоя мама именно этого и хотела – чтобы ты продолжала жить, не беспокоясь о ней.
– Но теперь все изменится, – я вытирала слезы.– Я собираюсь остаться с ней. Может быть, не насовсем, она против этого, но я буду приезжать чаще. Намного чаще.
– Конечно, – согласился Дэвид.– Я бы на твоем месте поступил так же.
Наступила пауза, наполненная тем, что нельзя было выразить словами. Я слышала, как где-то на заднем плане у Дэвида играет музыка. Я застала его в разгаре рождественской вечеринки.
– Я могу что-нибудь сделать? – спросил он, наконец.– Приехать, может быть?
Мысль о том, что Дэвид мог бы быть здесь, рядом, была одновременно утешающей и пугающей.
– Нет, не нужно, – быстро ответила я.– Мы не настолько близки.
«О боже, что я несу!»
– Ты мой друг, и тебе сейчас тяжело.
Я закрыла глаза, представляя его лицо – серьезные серые глаза, упрямую линию подбородка, морщинки в уголках глаз, которые появлялись, когда он улыбался.
– Спасибо, но я справлюсь. Просто… можно я буду тебе звонить? Когда станет совсем тяжело?
– Эл! Я думал, это очевидно.
– Даже если будет три часа ночи, и я просто захочу поговорить о том, какая отвратительная погода в Бирмингеме?
– Особенно тогда, – рассмеялся он. – Я люблю слушать твои жалобы на британскую погоду. У тебя это так драматично получается.
Я нажала кнопку завершения вызова и несколько секунд смотрела на потухший экран. Разговор с Дэвидом всегда действовал как лекарство – успокаивал и придавал сил.
Дверь в мамину спальню была приоткрыта, и через щель пробивался тусклый свет ночника. Она спала, книга лежала на одеяле, очки сползли на кончик носа. Я тихо вошла, сняла с матери очки, отложила книгу и поправила одеяло. В тусклом свете ночника лицо Маргарет казалось умиротворенным, почти безмятежным. Никаких следов боли или страдания – просто женщина, спящая в своей постели.
Я осторожно наклонилась и поцеловала мать в лоб. Такой знакомый жест, но не мой. Когда-то давно, в детстве, именно Маргарет целовала меня на ночь. Теперь роли поменялись, и от этого осознания что-то