несколько золочёных кресел и статую Анубиса[5], убрал пару сундуков кедрового дерева, и вот она перед ним – его дорогая и любимая супруга, его обожаемая половина, Бьенжолитити.
– О, как ты прекрасна! – прошептал фараон, и по щеке его скатилась слеза. Тамплкартон выпустил Матмату, схватил золотую статую с глазами слоновой кости и продолжил путь, держа изваяние жены под мышкой.
– Мяу-у-у! – возмутился разъярённый кот, по-прежнему весь обмотанный бинтами.
– План меняется, дорогой Матмату. Прежде чем отвоёвывать мир, мы должны вернуть сюда мою любимую. За мной!
Последнее перед выходом помещение было украшено тысячью иероглифов, сотнями рисунков – сколько красок, какая великолепная, тонкая работа! Именно там журналисты устроили свою штаб-квартиру. Повсюду висели экраны, стояли удобные кресла, письменные столы, был даже уголок-гримёрная с большим зеркалом. Те, кого показывают по телевизору, должны выглядеть безупречно!
Фараон широкими шагами пересёк комнату. Свежий ночной воздух проникал сюда через открытую дверь, и ему не терпелось поскорее выйти наружу. Внезапно он замер на месте. Матмату, который следовал за ним, споткнулся и заворчал ещё громче. Он проклинал все эти бинты, которые скрывали его когти – сейчас ему больше всего хотелось вцепиться ими в фараоновы икры.
Тамплкартон не шевелился. Вид у него был ошарашенный, как у морковки, мимо которой только что проскочил голодный кролик. Он не решался двинуться с места. Очень медленно он сделал шаг назад, потом ещё один. Ещё медленнее покрутил головой по сторонам и только тогда понял, что то, чего он боялся увидеть, а теперь увидел, было гораздо страшнее того, что он мог себе представить.
Фараон стоял прямо перед большим зеркалом. В нём он обнаружил своё отражение и пришёл к выводу, что оно ему категорически не нравится.
– О-о-о-ххх! Это невозможно! Скажите мне, что это не я… А ты, зеркало, отправишься к кобрам за то, что осмелилось представить мне такое изображение! Зеркало, я царь всего и вся и приказываю тебе придать мне благородный вид!
Возможно, зеркало тоже ещё не вполне проснулось. Так или иначе, оно не послушалось, и отражение Тамплкартона ничуть не изменилось…
Тамплкартон любил нравиться. У него была репутация самого красивого мужчины в мире, элегантного, всегда хорошо выбритого, безупречно одетого, с ослепительно-белыми зубами и ровным загаром. Он любил слышать восхищённый шёпот, когда шествовал в расступающейся перед ним толпе. Но то, что он увидел в зеркале, было чудовищно!
– Матмату… бедный мой котик, скажи, что я ошибся… Успокой меня. Подтверди, что мои глаза меня обманули…
– Мяу-у-у-у! – рявкнул кот, и вид у него был в высшей степени презрительный. – Мой бедный друг, ты отталкивающе уродлив, похож на старое сморщенное яблоко. Твоё лицо – по крайней мере, та его часть, что проглядывает через бинты, – похоже на подошву сандалии, прослужившей лет сто, прежде чем её растоптали слоны и изжевали крокодилы. Нет, дружище, если Бьенжолитити увидит тебя таким, она убежит со всех ног куда глаза глядят.