еще раз переписать заново.
Деваться было некуда. После очередного переписывания у меня закончилась уже четвертая тетрадь – и это все была лишь первая лабораторная, которую мы никак не могли сдать, – притом что с прежними лаборантами все три работы умещались в одной тетради.
Мы с Гущиным и Воронцовым предполагали, что, если бы Распопов находился в больнице и ему там подавали таблетки, то он заставлял бы медсестер покупать линейки с окружностями и подтачивать эти таблетки по ним – утверждая, что те не идеально круглые, а в природе такого не бывает. Думали, если у него есть жена, то, во-первых, ей не повезло, а во-вторых, он, наверное, за завтраком по сто раз заставляет ее перекладывать кашу в тарелку – чтобы была наложена по идеальной окружности. Или в мебель и стены тычет пальцем и твердит: "Почему линии не идеально ровные? Они, что, не могли взять линейку?" А открыв холодильник, кричит: "Как в природе может такое быть, чтобы колбаса и молоко стояли на одной полке!" Ездит же так рано к паре он, как мы решили, для того чтобы в пять утра в метро учить спящих пассажиров, как правильно спать: мол, надо горизонтально, а не вертикально – в природе такого не бывает. В общем, и смеялись мы над этим чудаковатым физиком, и терпеть его не могли.
Проспал я снова всего три часа из-за того, что до ночи переписывал лабораторную. Зевая, вошел в кабинет и увидел, что у Гущина с Воронцовым были такие же синяки под глазами от недосыпа, как у меня. Одна девушка из группы опоздала на десять минут, и Распопов стал кричать на всех, что сейчас запрет нас здесь и больше никто не войдет.
По прошествии полутора часов, во время которых преподаватель проверял и критиковал работу другой бригады, очередь дошла до нас. На этот раз настала моя очередь представлять работу.
– Вы что, на коленях в автобусе это писали? – Распопов открыл мою тетрадь и хмуро оглядел страницы.
– Нет, я переписывал это за письменным столом, до ночи, причем уже в четвертый раз. В четвертый раз одно и то же. И вот три мои предыдущие исписанные тетради! – я начал нервничать и помахал тетрадями у него перед носом. – Неудивительно, что в четвертый раз уже не задумываешься об опрятности.
Распопов уставился на меня исподлобья.
– А зачем вы переписывали это? Конечно, я понимаю, что можно вырабатывать таким образом красивый почерк.. Но вы, что, не могли написать нормально с первого раза?
Я почувствовал, что сейчас вспылю.
– Вы сами заставили меня это переписывать! Сперва вам не понравилась моя тетрадь, затем вы нашли ошибки.. – но я не успел договорить. Гущин толкнул меня в плечо и цыкнул:
– Тише, тише.. Угомонись. Это бесполезно. Не надо, не то вообще не сдадим.
Я с трудом заставил себя замолчать, как-никак Гущин был прав.
– Господа, – с разочарованным видом заговорил Распопов, – надо было слушать внимательно то, что я говорил вам на первом занятии, и выполнять должным образом.
Мы посмотрели друг на друга: на первом занятии он ничего не говорил по поводу оформления