позднее, в полночь, перевезли в полицейский участок. Ночью я спал в коридоре, забитом заключенными, а сейчас сижу в камере номер двадцать четыре. Думаю, вскоре меня доставят в Версаль. Дела мои плохи. Вот куда приводят благие порывы», – печально добавляет он.
Благие порывы привели его в изгнание: заплатив немалый штраф, он эмигрировал из Парижа в Швейцарию, где и скончался в 1877 году.
Австриец Эгон Шиле попал в тюрьму в 1912 году по обвинению в оскорблении общественной нравственности. Шиле, одному из величайших графиков современности, выпала короткая, бурная, тревожная жизнь. Возникает соблазн интерпретировать его искусство в терминах Фрейдова психоанализа, зарождавшегося в ту пору в Вене. Линию Шиле отличает восхитительная плавность, однако одновременно в ней чувствуется невротическое напряжение. Для некоторых рисунков Шиле выбирает чрезвычайно чувственные сюжеты, изображая обнаженных натурщиц (а иногда и самого себя) в состоянии сексуального возбуждения [см. главу II «Эротика»]. Неприятности начались в 1911 году, когда Шиле переехал из Вены в маленький провинциальный городок Нойленгбах. Там Шиле стали позировать местные дети. Одна из его натурщиц, тринадцатилетняя девочка, убежала из дома, и Шиле ее приютил. Хотя несколько дней спустя она вернулась к родителям живой и невредимой, власти арестовали Шиле по обвинению в похищении, в совращении несовершеннолетней и в оскорблении общественной нравственности. Первые два обвинения быстро сняли, а третье оставили, поскольку несовершеннолетние-де могли увидеть непристойные картины и рисунки в его мастерской. Сто тридцать пять рисунков, которые власти сочли порнографическими, у Шиле конфисковали. В тюрьме Шиле вел дневник, изливая в кратких записях все свое негодование. Его возмущение достигает предела в последней дневниковой заметке от 8 мая 1912 года:
«Я под арестом уже двадцать четыре дня! Двадцать четыре дня или пятьсот семьдесят шесть часов! Целую вечность!
Презренное расследование шло своим чередом. Но я испытал невыносимое унижение. Я подвергнут ужасному наказанию без вины.
На допросе один из конфискованных рисунков, тот, что висел у меня в спальне, судья в мантии торжественно сжег на свечке! Ни дать ни взять аутодафе! Инквизиция! Средневековье! Кастрация! Лицемерие! Бегите в музеи и разрубите величайшие произведения искусства на кусочки! Человек, отрицающий секс, и есть настоящий развратник, ведь он самым гнусным образом очерняет родителей, которые произвели его на свет.
Отныне всякий, кто не перенес того, что перенес я, пусть пристыженно опустит передо мною взор и хранит безмолвие!»
Было бы преувеличением предположить, что тюремные сроки этих художников ныне как-то повышают стоимость их картин. Однако тюремное заключение придало их образу ореол жертвенности, смелости и героического мученичества. В случае Хейдона этого решительно недостаточно, чтобы начать восторгаться его