ужасом? Чтобы придать смысл бессмысленному? Или… чтобы скрыть что-то? Свою причастность? Свой страх? Или он действительно видел именно это? Что, если его сознание, уже тогда настроенное на поиск «трещин», воспринимало реальность иначе? Что, если он видел не просто убийц, а Тень? Не кровь, а серую пыль? Эта мысль была еще страшнее. Получалось, что либо Октав был безумцем, переписывающим прошлое, либо он был свидетелем чего-то нечеловеческого, а память Кори – это защитный механизм, скрывающий истинный ужас произошедшего. Оба варианта были ужасны. Чтение этих записей было похоже на вскрытие старой раны ржавым ножом.
Травма прошлого не просто оживала – она мутировала под воздействием искаженного текста Октава, смешивалась с настоящим кошмаром, порождая новую, еще более глубокую боль и растерянность. Мы сидели в тишине заброшенного дома, окруженные книгами безумца, и чувствовали, как трещины проходят не только по стенам этого дома, но и по нашим собственным душам, по самой ткани нашей памяти. И Тень с ножом, описанная Октавом, казалось, притаилась где-то рядом, в темных углах комнаты, ожидая своего часа, чтобы продолжить свое дело стирания.
Часть 3.4: Дом Вздыхает
После того, как Кори отбросила листы с описанием резни, в доме воцарилась тяжелая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь ее тихими всхлипами. Я сидел рядом, не зная, что сказать или сделать. Воздух казался плотным, наэлектризованным болью и страхом, которые словно просочились со страниц дневника Октава и заполнили комнату. И именно в этот момент дом начал… реагировать. Сначала это был тихий скрип половицы где-то в углу.
Я не обратил бы на него внимания, списав на старость здания, если бы не то, что произошло дальше. Скрип повторился. И еще раз. Словно кто-то невидимый медленно переступал с ноги на ногу в темном углу. Потом раздался другой звук – шорох со стороны книжных полок. Как будто кто-то провел рукой по корешкам книг. Или как будто сами книги зашевелились, перешептываясь между собой на своем пыльном языке. Кори подняла голову, прислушиваясь. Ее плач прекратился, сменившись напряженным ожиданием.
– Ты слышишь? – прошептала она.
Я кивнул. Звуки были тихими, почти неуловимыми, но они были. И они были… неправильными. Не естественными звуками старого дома. В них было что-то осмысленное. Намеренное. Затем по стене за камином что-то проскреблось. Звук был похож на то, как если бы кто-то царапал штукатурку ногтями. Длинными, острыми ногтями. Я вскочил, направил луч фонарика на стену. Ничего. Голая, потрескавшаяся стена. Но ощущение того, что за ней, внутри нее, что-то есть, было почти невыносимым. Дом оживал. Или, вернее, оживали его призраки. Призраки Октава? Призраки его безумных идей? Или призраки той трагедии, о которой мы только что читали? Может быть, чтение записей потревожило что-то, дремавшее в этих стенах? Разбудило эхо прошлого? Я вспомнил холод, который ощущал в «Пятничном Слоне». И здесь тоже похолодало. Не так резко, как в баре, но ощутимо. Температура в комнате упала на несколько градусов. Дыхание снова стало видимым. И этот