низкие кустики по краям аллей, вечно грязные лавочки. Презрительно, но в то же время сочувственно поморщившись, я направился по одной из дорожек к прудам. Там, выбрав самый широкий мостик, прислонился к перилам и начал рисовать.
Легкие движения карандаша превращали белое пространство бумаги во что-то новое, несуществующее ранее. Линия, линия, еще линия; здесь слегка подтереть, нажать чуть сильнее, тут пара небрежных штрихов, а здесь чуть-чуть теней… и набор невнятных самих по себе линий превращается в дерево, фонарь и лавочку под ним. Внешний мир перестал существовать, звуки становились все тише и тише, пока совсем не перестали доноситься до моих ушей. Лист из стандартных размеров становился все больше и больше, пока не закрыл собою весь мир. Я остался один на один со своим рисунком. Мне казалось, что нет человека счастливее меня. Взмах рукой. Еще. Снова. Штрих, линия, тень, штриховка, точки, кривые…
– Красиво, – вдруг раздалось над самым ухом.
Я обернулся на голос, и весь мир сразу рухнул: лист бумаги опять стал помешаться в руке, уши заболели от вновь нахлынувших звуков. Иными словами, мне пришлось вернуться в реальность.
Позади меня стоял мужчина лет шестидесяти в классическом сером костюме и с очень аккуратной бородкой. Создавалось впечатление, будто он сошел с какого-нибудь рекламного постера семидесятых годов прошлого столетия.
– Да, спасибо, – растерянно произнес я, так как раньше никто из незнакомых людей мое творчество не оценивал. Но быстро сообразив, что из сложившейся ситуации можно извлечь выгоду, решил добавить, – если вам очень нравится, то можете приобрести.
Сказав это, я закусил губу от волнение и выжидающе посмотрел на старика. Он склонил голову на бок, прищурился, будто оценивая мое творение, и наконец произнес:
– Так и быть, молодой человек, я куплю ваш набросок.
На лице у меня сама собой появилась улыбка, но в голове сразу заплясал неприятный вопрос: какую бы цену назвать, чтобы не продешевить, но в то же время не отпугнуть покупателя? И, будто читая мои мысли, старик спросил, попутно открывая бумажник:
– А какова ваша цена?
Я отвел взгляд в сторону, выдохнул и наобум ответил:
– Двести пятьдесят.
– Двести пятьдесят? – бровь старика поползла вверх.
Я не успел испугаться, что он откажется от покупки, как мужчина, высунув зачем-то язык, отсчитал сумму и забрал у меня из рук рисунок.
– Что вас удивило? – поинтересовался я больше из вежливости, так как поставленная цель была достигнута, и пальцы ощущали приятную шероховатость купюр.
– Вы еще спрашиваете! Да будь я на Невском, так с меня бы за такую работу попросили бы не меньше полутысячи!
– И вы бы дали?
– Конечно! Всякая работа заслуживает особой оплаты, особенно, если дело сделано с душой!
Черт! Так нелепо продешевить – какая глупость! Вечно я со своими принципами