деталью в его упорядоченном мире, исчезновение которой не заслуживало внимания.
Лили не выдержала. Отодвинув стул с резким скрипом, она выбежала из-за стола, из дома, на задний двор. Слезы жгли глаза. Она побежала к лесу, туда, где кончался идеальный газон и начинался дикий, неухоженный мир деревьев и теней. Она звала кошку, её голос срывался. Она всматривалась в сгущающиеся сумерки, надеясь увидеть знакомый черный силуэт, зеленые искры глаз.
И тогда она увидела его. У самой кромки леса, там, где земля была влажной и темной от тени деревьев, на спутанной траве лежал маленький красный ошейник. Её пальцы узнали его прежде, чем глаза успели сфокусироваться. Серебряный колокольчик, который всегда тихонько звенел при каждом движении Тени, теперь молчал. Ошейник был расстегнут, но пластиковая застежка была странно изогнута, словно её не расстегнули, а сорвали с силой.
Лили подняла ошейник. Он был холодным и немного влажным от росы. Она стояла на границе двух миров – идеального, ухоженного двора и темного, таинственного леса. И пропажа Тени, этот маленький, молчащий ошейник в её руке, ощущалась как зловещий знак, как еще одно подтверждение того, что граница эта становится все более проницаемой, что тьма из леса – или из глубин её собственного дома – протягивает свои невидимые пальцы, забирая то, что ей дорого. Лес за её спиной молчал, храня свою тайну, но Лили вдруг с ужасом поняла, что больше не хочет её разгадывать. Она хотела только одного – чтобы этот кошмар прекратился. Но он, казалось, только начинался.
Часть 6
В ту ночь Лили почти не спала. Шёпот в стене то затихал, то возвращался неумолимой волной, не давая погрузиться в забвение. Когда бледный рассвет наконец просочился сквозь жалюзи, окрасив комнату в холодные серые тона, она чувствовала себя разбитой и опустошенной. Тихий гул прекратился с первыми лучами солнца, словно испугавшись света, но ощущение его незримого присутствия впиталось в сами стены.
Она встала с кровати, подошла к столу, заваленному бумагой, карандашами, тюбиками с краской. Её убежище, её способ справиться с миром, который становился все более странным и непонятным. Обычно рисование успокаивало её, позволяло выплеснуть эмоции на бумагу, придать им форму, а затем отстраниться. Но в последнее время её рисунки сами стали источником тревоги.
Она взяла один из последних листов, начатый вчера днем, еще до того, как пропала Тень. На нем был изображен их дом. Но не тот идеальный, сияющий белизной дом с Кленовой улицы. А его темный двойник, искаженная, больная версия. Линии были резкими, нервными, перспектива нарушена, словно дом кренился, готовый обрушиться под собственной тяжестью. Сайдинг казался облезлым, окна – пустыми глазницами, смотрящими с невыразимой тоской или затаенной угрозой.
Но самое жуткое было не это. Из земли вокруг дома, из-под пресловутого идеального газона, прорывались толстые, черные корни. Они были похожи на вены, на скрюченные щупальца, на костлявые пальцы мертвеца. Они оплетали фундамент, взламывали бетон, обвивали стены, прорастали сквозь оконные рамы, стремясь