такую близкую и по – матерински душевную. Уже вечерело, когда к нам постучала в двери, вернее позвонила, Джина и спросила – не желают ли синьоры спуститься вниз, там начался вечер танцев. Но мы отказались. Потом в дверь еще кто-то позвонил и Юрий Григорьевич вышел, но сразу же вернулся и извинившись сказал, что должен покинуть нас на несколько минут. Я увидел, как напряглось лицо его жены и умоляюще, чуть ли не со слезами на глазах, она неотрывно стала глядеть на мужа. Но что она хотела ему этим сказать, я не понял, только удивился – какие у него могут здесь быть дела и откуда появились знакомые? Он вышел, а я стал поддерживать разговор с женщинами, стараясь вести его, как можно веселее и беспечнее. Но женщины плохо слушали меня и даже моя жена отвечала рассеянно и невпопад. Но до меня стало доходить, что существует какая-то большая тайна в этой семье. Я в нее не посвящен, но моя жена, как я стал сейчас понимать, знает о ней, но мне о их тайнах не рассказывает. Почему? Удивительно! Иногда моя жена бывает откровенна со мной. А в эти дни?… Ну что ж, придется поговорить с ней серьезно. С каких это пор она стала такой скрытной?
Юрий Григорьевич вернулся минут через двадцать, хотя обещал отсутствовать несколько минут. Он был явно чем-то озабочен, но весело, скрывая улыбкой неожиданно обрушившиеся на него проблемы, предложил, обращаясь ко всем:
– Давайте выпьем еще по одной… – Он налил в фужеры вина, подал их женщинам и мне. Потом без всякого перехода сказал, глядя на свою жену. – Оля, завтра мы уедем отсюда… – Он не закончил фразы.
– Куда? – Дрогнувшим голосом спросила она и слезы выступили у нее на глазах.
– Конечно же, домой. В Россию. В Москву… – Ответил он, отвернув лицо в сторону моря, чтобы не видеть ее слез. Он ее не успокаивал.
– Снова туда же? – Тихо спросила она.
– Да. – Коротко и жестко ответил он.
Она смахнула пальцами слезинки с глаз и также тихо произнесла со вздохом:
– Хорошо. Хоть детей быстрее увидим. Я за ними так соскучилась… – И она горько заплакала, уже не стесняясь нас.
Все молчали. Нам с женой было неудобно наблюдать непонятную для нас семейную сцену. Юрий Григорьевич тоже чувствовал себя неловко и его челюсти сжались до такой степени, что резко обозначились все мускулы под кожей лица. Я сказал:
– Извините. Мы пойдем…
Ольга Валентиновна встрепенулась и, промокнув платочком слезы, запротестовала:
– Ни в коем случае! Не обращайте на меня внимания. Сейчас все пройдет. Давайте лучше выпьем. За расставание, за то, что мы были здесь друзьями и, чтобы мы ими остались в России. – Она быстро поднесла бокал к губам и весь его выпила. Потом произнесла, натянуто улыбаясь. – Вот и все прошло. Это нервы. Скучаю по детям. Мы и правда, засиделись за границей.
Мне показалось, что вначале Юрий Григорьевич был готов с нами расстаться, но после слов жены сказал, обращаясь к нам:
– Не в коем случае, не уходите. Не надо портить наш последний общий вечер из-за слез Оли. Она действительно