Николай Толстой, и она отвечает взаимностью, но его маменька запрещает сыну жениться на воспитаннице. Ей делают предложения другие мужчины, но она верна своему избраннику. Именно Татьяна Александровна становится истинным наставником Льва Николаевича Толстого.
Часть первая
Граф Николай Толстой
Изгнание из дома
Несчастье и горе обрушиваются на человека, как внезапная буря, и поражают его в самое сердце, оставляя в душе глубокую зарубину на всю жизнь.
Александр Семёнович Ёргольский, помещик средней руки пятидесяти двух лет от роду, жил как Бог на душу положит. Дослужившись до поручика и выйдя в отставку, обзавёлся семьёй, заимел детей, и немало, к которым особой тяги не испытывал, предпочитая большую часть времени проводить на охоте или у своих друзей. Хозяйством руководить, как он выражался, ему было несподручно, поручил управляющему, который его нещадно обкрадывал. Все имения его были заложены. Иногда Ёргольский словно просыпался, замечал, как жена Анна Николаевна, воспитывая шестерых детей, бьётся словно рыба об лёд, сводя концы с концами. Тогда хозяин дома снимал свой любимый халат или охотничий костюм и, облачась во фрак, ехал в заёмный банк или к богатым родственникам, чтобы в очередной раз занять денег, убеждая, что скоро получит причитающиеся ему проценты и всё вернёт сполна. Внешностью он обладал импозантной: стройный, высокого роста; в чёрных, с вороным отливом, волосах не было ни одной седой пряди. Был обаятельным и насмешливым, но стоило кому-либо съязвить в его адрес, как его оливковые глаза пронзали обидчика, и он становился неуправляемым.
Беда обрушивается внезапно. Его жена часто испытывала недомогание, но внимание этому не уделяла, да и муж не хотел замечать её хворей, называя это блаженными нежностями. И когда она вдруг слегла, просто уехал на охоту. Прискакавший через два дня камердинер сообщил барину, что его жена Анна Николаевна волей Божьей помре.
– Чего мелешь, дурак! – вскричал ошеломлённый Ёргольский.
– Истинный крест, барин, – повторил мужик. – Наш батюшка, отец Иоанн, отходную читает.
Уразумев, вскочил на коня и понёсся вскачь. Старшая дочь Елизавета увидала в окно из спальни матери, как к дому подскакал отец, в лице которого не заметила ни грана переживаний. Оно было равнодушно. Войдя в спальню и увидев сгрудившихся у ложа матери детей, картинно припал на колено и хотел всплакнуть.
– Папаша, прекратите балаган, вы не на ярмарке, – сурово взглянув на него, властно произнесла старшая дочь Елизавета.
Вскочив словно ужаленный и пронзив её испепеляющим взглядом, выскочил из спальни. Встретив сестру Татьяну Семёновну, бросил, словно отрезал:
– Девок – забирай, особенно Лизку, много себе позволяет!
– Остынь, Александр, пойми её состояние.
– А почему никто не желает понять меня? Разве мне сейчас легко?
– Ты, Александр, опять о себе, а каково детям остаться без матери!
– Я и говорю, с ребятами уживусь, а девок забирай, очень самостоятельные.
– Я, Александр, тоже не так богата, чтобы воспитывать двух девочек!
– Обратитесь к родне, к тебе прислушаются больше, чем ко мне. Да и два имения у меня забирают с молотка!
– Слышала.
– Вероятно, не сегодня завтра по миру пойду!
– Суму-то себе приготовил?
– Ты опять шутишь!
– Я не шучу. Всё у тебя, Александр, не так. А впрочем, кто кого может переделать? – И сама же себе ответила: – Никто! Ладно, брат, напишу двоюродной сестре – графине Пелагее Николаевне Толстой. Ежели она откажется взять твою дочь, тогда прости и думай сам, как быть.
– Спасибо, Татьяна, – тихо произнёс брат и, опустив голову, ушёл к себе.
Получив письмо от двоюродной сестры Татьяны Семёновны Скуратовой с сообщением о смерти жены брата Александра, у которого на руках осталось шесть детей, и с просьбой взять на воспитание одну из его дочерей, Толстые серьёзно отнеслись к её просьбе и решили взять в семью одну из девочек.
Приехали они в имение к Ёргольскому на сороковой день, к поминкам его жены. Отстояли службу в церкви. Александр Семёнович был тих и грустен. Дочери, зная о предстоящей разлуке с отцом и братьями, посидели за общим столом, а затем ушли в свою комнату. Вещи были собраны, и только комната кричала о том, что они навеки расстаются с родным домом. Елизавета, по-старшинству, крепилась как могла, а Татьяна сидела как потерянная, думая о своей горькой судьбе, поглаживая подушку, на которую пролила немало слёз. А родная тётушка Татьяна Семёновна вместе с Пелагеей Николаевной Толстой свернули билетики, на которых были написаны имена девочек, положили под образа и, помолившись, вынули. Лиза уезжала к родной тётушке Татьяне, а маленькая Татьяна – к Толстым.
Впоследствии Татьяна Александровна Ёргольская вспоминала: «Я уезжала в совершенно незнакомую мне семью и, как там сложится моя жизнь, не ведала. Пропасть разверзлась предо мною, я знала, что папенька решения своего не изменит, и я положилась на свои силы и на волю