тебе будет, когда бантик увидит, что ты задумала.
– дяденька, миленький. Отпустите меня, – взмолилась я, пытаясь надавить на то. Чего у мужика отсутствует, как атавизм. На жалость, короче. – Новый год. Ждет меня мама и братишка. Очень ждут, сидят бедные, голодные. Я честно честно больше не буду детей поздравлять. Вообще уволюсь из театра. Даже печку не стану играть. «Напекла я пирогов, для друзей не для врагов» – заголочила я из последних сил. Мужик крякнул, расцепил на моей ноге страшные стальные зубья и я чуть не свалилась на землю, оборвав свое шикарное пение хриплым воплем. Боль стала одурительной.
– Там в мешке то у тебя чего, что ты в него вцепилась, как в последний оплот добродетели?
– У меня там ценный…
– Веник?
– Вас это не касается, – всхлипнула я, и поползлак забору. Надо бежать. Надо уносить ноги. Плевать, что вьюга усиливается, и я уже не вижу даже псов за стеной снега. Хотя точно слышу, что они совсем рядом сопят и рычат. И насильника маньяка не вижу, а это плохо. Значит я не контролирую ситуацию. Черт, я ее давно не контролирую, так-то.
– Эй, не баба, ты где? Ты отзовись лучше. Все равно ведь твои убогие родственнички не дождутся кормилицу. Замерзнешь под елкой, и капут, праздничек блызнул. Идти ты не можешь. Ползаешь бодро, правда. Красиво. Зад у тебя в этом «пальте» просто мишень.
– Я лучше под елкой сдохну, – дура. Боже, я дура. Ну чего мне не молчится? Он бы сейчас плюнул и ушел. И я бы… Сдохла под елкой. На глаза слезы наворачиваются. Страшно то как. И выбор у меня так себе. Может даже под елкой то не так болезненно будет.
Хруст приближающихся шагов по снегу, звучит как приближение рагнарека. Хруп-хруп-хруп. А потом… Я в воздух взлетаю, легко, как снежинка. Впервые в жизни. Еще никому не удавалось поднять на руки мои сто кг.
– Бантик, Ракшаса, в дом. Да не дергайся ты, дура, слышишь?
Я слышу, конечно. Вой ветра, даже как снежинки сталкиваются в безумном танце снежного бурана, кажется слышу. И ели сейчас становятся не на великанов похожи, а на кланяющихся своему хозяину рабынь. Мамочка, роди меня обратно.
– Сам дурак, – бубню я. Мне от чего-то становится очень спокойно в руках этого черта, даже боль в ноге затихает. Ну да, у него наверняка в унтах копыта раздвоенные, и шапка огромная ткакая, чтобы рога прятать. Сейчас самое время для таких как он, еще Гоголь писал, а он то толк знал.
– Неожиданно, – хмыкнул мой визави, таща меня как трофейного маонта. – Дураком меня еще никто не называл. Особенно тетка с красным носом в дешевом халате.
– Куда вы меня несете? В сарай? Там у вас циркулярка? Вы меня порубите на куски и в моем же мешке…
– Фантазия – огонь. Звучит как план, – захохотал маньяк, так, что кажется буран передумал ломать вековые деревья в лесу. – Но ты же тут, чтобы моего малыша порадовать? А я, знаешь, подумал, что…
– Лучше верните меня подл елку. Я там сдохну тихонечко, и все… Малыша… Вы… Слушайте, я вообще не такая. Я старая