астной квартире. В дом отдыха, который находился в лесу, на берегу Тетерева – темной речки с обрывистыми скалами – ходили только питаться и на всякие увеселительные мероприятия.
Пинский бросился в лес.
Он мчался так, словно за ним гналась стая голодных волков. Голова не то что горела – разрывалась, сердце колотилось так, что, казалось, лес гудел его ритмом.
Пинский думал: это смерть.
Ему показалось, что у него рак мозга – именно с мозгом что-то происходило. Ужасная сосредоточенность на себе и безысходность.
Он мчался по ночному лесу, налетая на кустарники, но ловко, словно его вел кто-то, обегая деревья; он исцарапал себе лицо, но бежал все быстрее, пока не задохнулся. Сердце стучало железнодорожными колесами у самого носа.
Никак не мог отдышаться. Хотел умереть, но так, чтобы это было безболезненно.
Как этот кошмар закончился, не помнил. Очнулся от холода.
Оказалось, он сидит на пне над обрывом, а внизу, в провале, слышится движение воды.
Рассветало. Туман, как из парной, вылезал из леса, обваливался вниз к реке.
Сосны роняли тяжелые капли чистой влаги. Пинский был мокрый и холодный.
– Что это было? – спросил себя. – Болезнь, – ответил. – Тебе надо лечиться.
Тяжело встал; едва не вывихнул ногу, оступившись в нору крота. Вышел на поляну и чуть не столкнулся с бегущим человеком.
Бегун был в куртке с капюшоном и в трусах. Ноги утреннего спортсмена исцарапаны; Пинский успел только увидеть сосредоточенный пустой взгляд, скользнувший лезвием бритвы.
Когда Пинский вернулся, Косточка еще спала. От нее исходил теплый молочный запах – запах нагретого в любви женского тела.
Пинский быстро разделся, юркнул в теплое гнездышко. Косточка вскочила как угорелая. Но тут же обмякла, сонливость победила.
– Какой ты ледяной, – сказала, сладко засыпая.
А он прижался к ней, отбирая женское тепло. Ему захотелось повторить ночную бурю, но остановился, а вдруг снова начнется?
Как только начал засыпать, все повторилось: выталкивало из комнаты, из замкнутого пространства. Его обуял ужас.
Что же это такое, что же это такое, бормотал Пинский, натаскивая на себя брюки и свитер. Немедленно к врачу.
– Эй, – ткнул он в бок Косточку. – Поднимайся.
– Что такое? – испуганно спросила Алла, опираясь на локти.
– Что-то непонятное, надо бежать к врачу, а не то сойду с ума.
– Ты перебрал вчера, милок, – улеглась в свое теплое гнездышко Косточка.
– А ну вставай! – заорал Пинский.
– Валера, да что такое? – по-настоящему испугалась Алла.
Она вскочила, быстро натянула на себя юбку, если то, что было на ней, можно было так назвать, пошла мыться.
– Да потом будешь марафет наводить, побежали.
Пинский потащил ее на улицу. Она на ходу причесывалась, все-таки умудрилась зачерпнуть из стакана горсть воды сполоснуть лицо.
– Ты сумасшедший, – нервно говорила, едва поспевая за ним.
– Вот и я так думаю, быстрей.
Было очень рано, в городской поликлинике в вестибюле пожилая женщина в халате и шапке-ушанке терла пол мокрой тряпкой.
– Вам куда? – зыркнула из-под руки. – А ну назад, рабочий день еще не начался.
– А дежурный врач есть?
– Это вам не больница.
Пришлось два часа сидеть в ожидании начала работы поликлиники, потом еще долго объяснять причину появления; ни карточки, ни записи у Пинского не было.
Наконец, толстая добродушная врачиха, которая, видно, очень торопилась на работу и надела разные чулки, приказала Пинскому раздеться. Прослушала сердце, посмотрела пристально в глаза.
– Боткиным болели?
– Не болел.
– Да, – сказала с сожалением. – Дело ясное. Пьете много?
– Как все.
– Значит, много. Наркотики?
– Близко в рот не беру.
– Их редко в рот берут. Придется обратиться к психиатру, мотор у вас дай Бог.
– А голова?
– А что голова?
– Я же вам рассказывал.
– Выпейте что-нибудь от головной боли.
И избавьте меня от нее же, договорил Пинский за врачиху.
Никто ему здесь не поможет; такая тоска вдруг накатила, все стало противно, а о конуре, которая именовалась их комнатой, и подумать не мог. Она представлялась сейчас душегубкой.
Состояние было просто страшным; «обратитесь к психиатру». В этой поликлинике психиатр принимал по четвергам, а сейчас был только вторник.
Внутри бушевала паника. Алла смотрела на него испуганно, она еще никогда не видела Пинского таким.
– Слушай, – сказала ему, когда вышли на улицу. – А что, если выпить хорошо?
Действительно,