их с Лёвой первой любви. И вот теперь, почти два с половиной года спустя, та самая Надя-Слоник сидела напротив Дэни, у Лёвы в комнате, на стуле. Совершенно не изменившаяся, такая же большая, только волосы – тогда они были тёмно-русыми – теперь стали ярко-рыжими, и это очень Наде шло. То же лицо; может, черты стали чуть острее. Синие джинсы, синий тёплый свитер, в одном ухе три булавки, в другом – пять серёжек, на лбу, ближе к волосам, маленький белый шрам, бледное лицо с беззащитным выражением ярко-зелёных глаз… Ангелочек ростом метр восемьдесят. Кто бы сейчас поверил, что в тринадцать лет этот ангелочек автостопом прокатился несколько тысяч километров по просторам родной страны, провёл лето с ними, и благополучно вернулся домой? Кто бы поверил, что этого ангелочка изнасиловали на пьяном флэту, а он даже не разуверился в людях, хоть и извлёк горький урок из этого кошмара? Кто бы сказал, что два месяца назад этот ангелочек сбежал из дома и снова добрался сюда, причём на этот раз практически в одиночку, если не считать полусумасшедшей подруги? У многих от таких историй обычно шевелятся волосы на голове. А Дэни спокойно слушала. А Надя говорила, словно о чём-то обыденном:
– Мы с Алиской потерялись в каком-то городке, в паре часов на электричке отсюда, не помню, как называется. Там бухали с местными неформалами, какими-то Белым, Зо, Нефом, ещё кем-то, имён не помню. Вообще мало что помню. Утюжили город. Потом в каком-то парадняке, в лифте, вписались, переночевали. Я проснулась: лифт открыт, на улице день, рядом никого и куда кто делся – не знаю. Вышла на улицу, там Неф сидит, на лавочке, во дворе, «Беломор» курит и тоже не знает, куда кто делся. Мы вдвоём на вокзал потусовали, Нефу в деревню было нужно, а я не знала, куда податься. В первую попавшуюся электричку забилась на автопилоте, лишь бы поспать. Проснулась здесь. Хорошо хоть ментам не попалась.
– Мы на вокзале столкнулись, – вставил Лёва. – Меня туда понесло по дороге в библиотеку, хотел диски посмотреть в магазине. Иду, а на лавочке сидит девчонка и окликает меня: «Я тебя знаю, ты Марчелло». А ведь меня так давно уже никто не зовёт. Я и вспомнил…
– Да дальше можете и не рассказывать, всё и так ясно, – проговорила, наконец, Дэни. – Пока твоя мама, Лёва, была здесь, ты вписывал Слоника у себя в подвале. А когда мама уехала в санаторий, ты перетащил её сюда. Как, давно?
– В подвале – месяц уже, – тихо ответила Надя. – А здесь неделю.
– То-то от Лёвы неделю ни слуху ни духу… Ох, чёрт вас, милые мои, побери, что же делать теперь будем?
– Не знаю я, – Надя сжала кулаки. – Меня всё там достало, я не хочу туда возвращаться. Родители и себя, и меня до сумасшедшего дома довести решили, ругаются без конца, скандалят, даже жрут раздельно, из-за чего я вообще голодная хожу. Лучше бы уж разводились, а то друг друга ненавидят, а на мне всё срывают. Я уже в психушке успела поваляться, после того как последний раз сбежала, меня мать туда сдала. Из дома каземат сделали, посадили под домашний арест, ключи отобрали, на четыре замка заперли. Так я как-то подумала: убегу через балкон, разобьюсь, так хоть мучения закончатся. Вещи какие-то