чтобы уменьшить звук в этой проклятой машинке, но тут пришел главврач со свитой из интернов, экстернов и медсестер, обследовал меня и сказал: «Мы остановим схватки. Ребенок останется на месте, ему еще слишком рано появляться на свет».
Малькольм… Мы единодушно выбрали это имя, как только узнали, что у нас будет мальчик. Но пришлось ждать тридцать две недели, целых семь месяцев, прежде чем осмелиться в разговоре снова упомянуть это имя. Малькольм… Нам хотелось, чтобы имя нашего сына звучало одинаково хорошо и по-французски, и по-английски. Чтобы это было оригинальное имя, не похожее на другие. Нам понравилось, что у этого имени кельтские корни. Мои родители удивились, узнав о нашем решении. «Что за странное имя? Это несерьезно. Нельзя называть ребенка так!» Так по-английски. Но мы не сдались. Я готова была без конца слушать, как Эндрю повторяет: «Мал-кам» Так величественно, так воздушно… Но французы не способны произносить это имя как положено, я скоро в этом убедилась. В интерпретации моих соотечественников имя сына звучало как «Маль-кольм» – с произносимой второй буквой «л» и ударением на второй слог.
Мои родители изъявили желание прийти к нам ужинать. Мне этого совсем не хотелось, но мать настояла. И пообещала принести вино и десерт. Я капитулировала. Как обычно, они приехали к половине седьмого. Эндрю еще не вернулся с работы. Стоило моему отцу выйти на пенсию и стать ипохондриком, как семейные ужины стали начинаться все раньше. Малькольм даже придумал для них особое слово – «полуужин», производное от «полдник» и «ужин». Лицо отца, кутавшегося в курточку-парку, было, как всегда, унылым и недовольным. Мать, чрезмерно накрашенная и надушенная, хлопотала с Джорджией в кухне. Ей часто недоставало чувства меры – театральные жесты, вычурная одежда, дорогие шейные платки, купленные в «приличном магазине». И лакированные туфли в любую погоду. Сама не знаю почему, но в тот вечер я смотрела на все это словно в первый раз, с ужасом и огорчением. Почему она кажется мне такой жалкой? Ведь она пришла нам помочь, поддержать, подбодрить? Мне же хотелось, чтобы она ушла, чтобы они оба ушли, оставили нас в покое. Поскорее, прямо сейчас! И Эндрю задерживается… Я украдкой отправила ему сообщение «Hurry up!»[18] и вернулась в гостиную, к отцу. Честно признаться, я не знала, что ему рассказывать, да и говорить с ним совсем не хотелось. Но он пришел, как и мама, потому что хотел повидаться со мной, с нами. Я присела около него. Меня посетило странное чувство: мой отец здесь, совсем рядом, а меня это вовсе не радует, мне это не нужно, как не нуждаюсь я и в его любви, которую он так редко проявлял по отношению ко мне. Со мной он всегда был замкнутым, сдержанным, неприступным, словно статуя Командора – изъеденная сыростью и потрепанная временем.
Мой отец не умел любить, отдавать. Ни в молодости, ни теперь. На нас, своих детей,