в себе ни капли смысла, навевающих мысли о надушенных тщеславных дамочках с ярким макияжем, не способных думать ни о чем другом, кроме своей внешности, своей способности соблазнять и своих любовных приключениях. «Поцелуй солнца на моей золотистой гладкой коже… Я чувствую себя свободной, красивой, беззаботной. Жара длится до глубокой ночи, словно чарующее обещание. В зеркале я вижу себя – загорелую, источающую свет. Ночь дарит мне очарование, наполняет летней чувственностью. Парфюм окутывает меня своей темной свежестью, пробуждает во мне дерзость, выражает все мои летние желания. «Х500» открывает для меня врата ночи. Я знаю, что не засну до рассвета. «Х500» – и я отдаюсь во власть чувственности летних ночей…»
– Приезжайте немедленно, мы уже все решили! Мы покажем вам флакон и разрешим понюхать парфюм. Разумеется, это запрещено, но у нас нет выбора!
Мне очень хотелось сказать ей, что я не приеду. Плевать на парфюм, ведь моего сына сбила машина и теперь он в больнице. Я просто не могу приехать. Но потом подумала, что ведь с Малькольмом сейчас Эндрю. И он ни за что не уедет, пока не приеду я. Значит, я могу попасть на эту встречу. И я сказала «да».
Пришлось срочно стягивать с себя джинсы, кеды и пуловер. Офис фирмы-производителя этого парфюма – воплощение современной роскоши. В отличие от меня… Я облачилась в темный костюм-двойку классического кроя. Надела изящные туфли-лодочки. В этом наряде я чувствовала себя весьма некомфортно. Я надевала его только на такие вот встречи и… на похороны.
Похороны… Малькольм. Его смерть. Его похороны. Этот костюм. Его могила. Я рухнула на кровать и закрыла глаза. Пора прекратить думать о таких ужасных вещах. Сестра только что сказала мне, когда мы говорили по телефону: «Ты должна сохранять бодрость духа, Жюстин. Ты должна верить. Малькольму необходимо, чтобы ты верила в него, чтобы вы все в него верили. Он проснется, он обязательно проснется, Жюстин, ты должна в это верить!»
Я вслушивалась в голос Эммы, впитывала ее энергию, представляла ее сидящей за рулем старенького семейного «универсала», переполненного маленькими детьми и усыпанного крошками печенья «Pepitos». Ей наверняка пришлось зажать трубку между волевым подбородком и плечом, потому что ее аристократичные пальцы лежат на руле. Я так любила ее и так по ней скучала с тех самых пор, как она, влюбившись в высоченного марсельца, уехала вслед за ним из Парижа. Я упивалась ее уверенным, твердым, вибрирующим голосом: «Мы не сомневаемся, что так и будет, Жюстин, значит, ты тоже должна в это верить». Чуть позже позвонил брат из своего офиса в квартале Ла-Дефанс. Голос его дрожал, он не знал, что сказать, и наконец выпалил: «Это ужасно, слишком ужасно, Жюстин! Надеюсь, что полиция поймает эту сволочь. Надеюсь, его упекут за решетку и он останется там до конца жизни, чертов говнюк!»
Перед пресс-атташе я решила предстать собранной и сдержанной. Она жеманно поблагодарила